Наконец я решил заступиться за, на мой взгляд, незаслуженно обозванный Нати и Кроликом скучным «Бал-маскарад» 1956 года, с Ди Стефано, Бастьянини, Стеллой и Стиньяни (за пультом Гавадзени), не так давно вышедший на «Ариадне» (а оказывается еще и на Myto: http://www.operaclass.com/catalogo/disco.a...Cat=oc&idioma=). Я не нашел в нем ничего скучного или проходного, слушал, как будто читал захватывающий роман, голоса мне показались до того красивыми и сочными, а характеры до того яркими, что вот решил-таки вновь взяться за перо, хотя музы вокруг меня последнее время не очень-то летают.
Итак, роман.
Сразу очень много обещает оркестровая интродукция: никаких вам полутонов и акварелей – яркими красками тут же с места в карьер объясняют, что сейчас вот тут развернется Драма, театрально-красивая, такая, что позволит вам от души два часа провести в вымышленном мире, наплевав на льющий за окном дождь и дразнящие ароматы клейких зеленых листочков, перемешанные с выхлопными газами и необходимостью пилить в сберкассу.
Занавес открывается, и там сразу парча, гобелены с райскими птицами, козетки с рокайльными позолоченными завитушками, в общем, все, что выдает вкус властителя и сибарита-пофигиста, имеющего, однако, неоспоримые достоинства: такую страстную влюбленность в жизнь, искренность и стремление видеть везде только самое лучшее, что перед этим почти никто не может устоять. Каждый день его утро встречает прохладой и ветром встречает река, и пока у него было повода увидеть черную сторону жизни – его оптимизм побеждал все что угодно. Хотя вообще-то ну да, вон там стоит Никола Заккариа, мрачный как туча, вечно в трауре (самому, небось, надоело), хотя Риккардо ну вот в смерти его брата был ни капельки не виноват – просто так склалось... А рядом его приятель Сильвио Майоника, тоже обиженный, но скорее из солидарности с Заккарией. Он (Майоника) уже давно новый коттедж себе построил, взамен того, которого лишился из-за ошибки подрядчика, внесенной в неосмотрительно подписанный Риккардо строительный акт.
Да, а каково по сто бумажек в день подписывать! Бумажки эти вечные. Хорошо хоть Оскар (Рибетти) не вешает носа. Этого мальчишку к Риккардо пристроила кормилица, когда тот еще был совсем пацаном и «ну такой ангел, такой послушный мальчик». Но граф его разбаловал, и сейчас пацан уже явно из ангелочка становится вполне нагловатым риккардовым френдом. Оскар приволок распечатку списка гостей на грядущий бал-маскарад. Там будет Амелия, жена Ренато! Этот бурундук Ренато вечно супругу держит под замком, никуда не вывозит, вопреки этикету (пользуется своим исключительным положением доверенного лица, блин!). Риккардо-то и видел ее мельком, но запала она ему в мозги крепко: все же остальные дамы при дворе давно изучены тем или иным способом, а тут, можно сказать, свежий женский экземпляр… Нет, надо этого мизантропа заставить как следует представить жену ко двору. О, а вот и Ренато. Притащился. Как всегда при галстуке, очки в роговой оправе и кожаный портфель с целой кипой бумаг, будь они неладны… И завел опять бодягу про отчизну и про то, что надо себя беречь для подданных. Нет, он конечно прав. Ренато вообще всегда прав, с ним невозможно спорить: сильный, солидный, умный, опытный – собственно говоря, главную часть этой так называемой государственной работы делает именно он. Но народ-то любит не Ренато, а безбашенного Риккардо, не в костюме и при галстуке, а в джинсах и свитере.
Эге, а тут среди этой бюрократической скучищи попалась смешная бумажка про гадалку. Да какие в наши дни гадалки? Чай, не XII век на дворе. Прикольно будет поглядеть на нее. Нет, Гавадзени не будет вам играть канкан, и не надейтесь. У него финал первого акта – как тяжелый разноцветный парчовый занавес.
Отправился Риккардо, значит, поглядеть, что за гадалка. Мамма миа! А там сидит ТАКАЯ, каких вообще не бывает. Комната почти пустая, голоса раздаются неизвестно откуда, в центре монитор с диагональю 42 дюйма, а из чего сделан – непонятно, где и какой системный блок – тоже неясно, при этом сенсорный экран – она как его коснется, так сразу все будущее и предскажет. А сама одета тоже непонятно во что, и выглядит не пойми как, и голос тоже не пойми какой, но пугает и убеждает в натуре – явно не шарлатанка по объявлению в газете, чуть кто не по ней – превратит мигом в жабу и думать забудет. Поэтому Риккардо тихонечко решил пока постоять позади сенсорного экрана. А тут – Амелия! Ух ты! Вот это женщина! Да она еще красивше, чем он ее запомнил на последнем балу! Формы и спереди и сзади, и голос соответствующий. И сколько страсти в том голосе. Черт побери, и этим голосом она просит – невероятно! – чтобы ей не дали любить! Нет, этого Риккардо никогда не потерпит! Эта женщина рождена для любви! Придется принимать меры.
И тут граф обнаруживает, что вообще-то давно забыл смысл слова «любовь», и тут вдруг оно (слово) звучит для него как-то свежо и ново. И вот он, под топот ввалившихся к гадалке и уже изрядно выпивших товарищей, поет песенку про море, то есть вообще-то она не про море, но поди объясни… Про то, как захватило и понесло, в общем. Поэтому есть в этой песенке такая пронзительность и даже надрывность: ну нельзя же вот сейчас сказать всем – меня плющит, потому что я, кажись, полюбил в первый раз в жизни, а впрочем я сам не знаю. В общем, и желание всем рассказать про чуйства, и невозможность сделать это адекватно.
А у Ульрики на мониторе тем временем высветилась про Риккардо плохая и недвусмысленная информация. А этот пижон песенки про море поет. Ну и как ему вдолбить, что 42-дюймовый монитор и невидимый системный блок не врут? Она уж и брови смоляные сдвигала, и страшное лицо делала, и баритоном пела, любой бы уже все давно понял. Но только не Ди Стефано. Он живет здесь и сейчас.
Ах да. Еще пришел этот… с портфелем. Руку пожал. Эта непонятная ведьма с небывалым монитором сказала, что кто пожмет – тот и убьет. Ну, несерьезно это. Проехали. Куда важнее не дать Амелии надругаться над собственной душой, там, на этой помойке с трупами, куда ее гадалка отправила в полночь.
А Амелия тем временем всерьез собирается поломать свою жизнь. Трава-то сильнодействующая, и она это понимает. У-у-у, как понимает. КАК ее ломает! Вот ведь, пучок травки сварить и скушать – и всю жизнь коту под хвост. Ди Стефано прибегает с криком «Но, джаммаи!» Ни за что! И тут же на него обрушивается целый ушат любви. Он упивается сначала своими чувствами, потом ее чувствами, потом их слиянием, потом заходится просто от того, что он сочинил себе мировую любовь, она изо всех сил старается соответствовать, хотя, в общем, какая разница? Будь на месте Стеллы Куртис-Верна, результат был бы тот же. Хотя со Стеллой фреска выходит ярче.
И тут приходит Ренато. Хорошо хоть на этот раз портфель дома оставил. Опять он со своим вечным занудством: скройся, тебе грозит опасность и т.п. Риккардо влип. То есть сначала-то у него мысли банальные: все так некстати, чужая жена, некрасиво, завтра в прессе будут сплетни, да еще тут заговорщики эти.
Но жена-то не чужая, а верного человека. Блин, не просто верного человека, а друга! Да-да… Ренато… Единственный настоящий друг. Как же он раньше этого не понимал. И вот теперь вынужден линять отсюда, как шакал, оставляя этого прекрасного благородного человека на растерзание циникам Заккарии с Майоникой.
Ренато между тем ведет Амелию до дому, как обещал. Тембристые повизгивания Стеллы в трио не навели его на мысль, что под вуалью – его супруга, он с медвежьей заботливостью опекает даму и с уверенностью ее защищает. Тем более тут Заккария – достоянный соперник. И тем больнее насмешка от него. На самом деле он был готов ко всему. А она свое «О чель, пьета!» произносит как заранее выученную реплику. Она уже давно себе в воображении сочинила образ мученицы.
Заккариа с Майоникой кайфуют: им предоставляется возможность принять участие в красивом ансамбле, и они эту возможность используют в полной мере, поддерживаемые Гавадзени – основательные такие статичные статисты, роскошные моржи с пышными усами. При этом даже вдвоем не перепевают одного Бастьянини, подающего реплику Converreste al tetto mio sul mattino di domani? так, что у любого бы отбило охоту прийти к Ренато завтра утречком. Амелия рыдает, заламывая руки и театрально всхлипывая – надо же соответствовать величию мужа.
Дошли, наконец, до дому. Добирались неимоверно долго, потому что во всем городе отключили свет, и трамваи не ходили. Всю дорогу она пыталась «поговорить по душам», а он мрачно отвечал: «Потом». И вот они пришли домой, он мысленно прокручивал, что ей скажет, но вместо придуманных красивых фраз может лишь в изнеможении кинуть ей несколько совершенно шаблонных упреков, от которых его самого тошнит. Кто бы чего понимал.
Она была дочкой графского конюшего, чахлой бледной близорукой девочкой с брекетами. И он на ней женился, потому что влюбился. У нее было плохое здоровье, сильный токсикоз, потом тяжелые роды, потом мастит и т.п. Он любил ее всегда – бледной, больной, невзрачной. Опекал, пестовал. Она для него была бриллиантом. Хотя не любила его никогда. Но благодаря его заботам из серенькой мышки Амелия постепенно превратилась в настоящую красавицу, сняла брекеты, вставила цветные контактные линзы, пополнела и расцвела для любви. Она этой любви ждала-ждала, а ее все не было. Муж вечно торчал в офисе со своими сметами, счетами и донесениями, а она сидела дома с ребенком. Поэтому ей показалось, что граф Риккардо – это и есть то самое Большое и Настоящее Чувство. Но это оказалось не так. Потому что оказывается, что самый прекрасный, самый хороший человек на свете – ее муж, которого она этой ночью увидела в новом свете: сильным, смелым, великодушным.
И вот теперь вся его жизнь разрушена, и он со всей своей прямолинейностью намерен использовать самый логичный для него выход – ликвидировать ее на фиг. Она просит про сына, понимая, что не может просто сказать Ренато «прости меня, я не виновата, я на самом деле тебя люблю!».
Он прогоняет ее, мечется, понимая, что все они, все – и он, и она, и Риккардо – жертвы и виновники одновременно. Самоугрызаемся и терзаемся. При этом воспоминания о любви-нежности не катят совсем.
Поэтому появление заговорщиков выглядит как решение всех проблем. Есть пострадавшие, есть виновный, все понятно, логично и разложено по полочкам. Уверено, плотно, крупными красивыми голосами. Тут не место психологическим нюансам, тут мы сейчас споем пионэрскую песню «Dunque l'onta di tutti sol una, uno il cor, la nostra ira sara, sara», чтобы несколько лихорадочно убедить себя и соратников. Пусть в убеждении иногда дрожит от напряжения голос.
А Риккардо тем временем понял, каких плохих вещей можно наделать из-за легкомыслия. Жизнь как-то проскользает мимо – забавы да удовольствия, а ничего истинного в ней, оказывается, и не было. Увлекся он красивой девушкой, а в результате разрушил крепкую семью, предал лучшего друга (Ну вот кто теперь будет помогать ему управлять графством?). Графу очень грустно. Нужно постараться исправить хотя бы что-то. Хотя… что тут можно исправить? Нужно опять идти веселиться, будь неладны эти балы, надоели ужасно. Да тут еще мальчишка-паж со своими «тра-ла-ла», вырастет ведь такой же, как Риккардо, ну и что хорошего?
Как все-таки красива эта Амелия… Что-то она говорит про то, что нужно бежать отсюда. Зачем? Все равно уже теперь…Они чужие друг для друга, и оба это понимают. Поэтому удар кинжалом – пожалуй, для всех лучший выход. Конечно, лучше умереть красиво! На балу, среди роскошных декораций, в окружении тех, кто еще восхищается тобой. А Ренато и Амелия, может быть, еще будут счастливы.
Отредактировано Sydney (2007-05-13 16:02:12)
:
и довольно сильный.
)... Что англичанин вообще делал в Америке и как туда попал? Это ж 18 век, скорее всего, первое поколение колонистов. Знатные люди "на поселение" в Америку не ехали, следовательно, его занесло туда каким-то другим способом. 001