Дааа... Люди, надо сокровищницу папагено создать и туда пост Нати поместить.

Вопрос риторический. Бисы круче. Если бы вопрос был: "Как Вы считаете, что правильнее - бисы или повторы?", то мнения могли разделиться. А вопрос был про крутизну. Поэтому так:

1. Бисы - это когда исполнитель исполняет так, что публика рвет на себе одежду и хочет еще.
2. Один из вариантов повтора - это когда исполнитель исполняет так, что публика рвет на себе волосы и хочет его заткнуть, но не может, т.к. так автор прописал.

Т.е., бисируют, выражая так одобрение за крутизну, а повторяют иногда (но не всегда, конечно) по гробовому умолчанию.

Бисы честнее. Но, конечно, если следишь за сюжетом, то на на них слетаешь мозгами в кювет.

Дата October 9 2006, 22:23
  Мое понимание повтора:
Когда писали повторы, дискографическая эпоха еще не наступила, поэтому шлягерные места можно было услышать только в театре (как вариант, мог напеть Рабинович). Ну и чтобы предупредить реакцию публики (ну, и выделить запоминающееся место), решили по два раза исполнять то, что ей могло понравится. Но, как показала история, автор мог ошибаться. Ошибаться в том смысле, что петь по два раза стали не только те, кого он хотел бы слышать, а как даже и те, кого он, вполне возможно, слышать бы не хотел совсем.
Правда, раз народу нравится, значит я неправа.

"Травиата": http://www.operaclass.com/catalogo/disc … mp;idioma=

Отзыв (недобрый):

Нужно предисловие, без предисловия нельзя.

Живет в г. Париже одна семья. Средняя, без приставки «де». Буржуазия. Но тянется в социальные верхи. Папа – на нем всё держится. Мама где-то на ретросцене. Дочь на выданье – ищется подходящая партия среди тех, у кого приставка «де» есть. Сын – пристроен в армию, в штаб полка. Серьезный красивый юноша. Любит рассматривать себя в зеркало. Из увлечений – карьера, парады, карты и огнестрельное оружие. Позволяет себе иногда походы к актрисам, но всегда в компании. С актрисами говорит о полковнике и лошадях.
Далее (приходится домыслить, но если не сделать какого-нибудь ЭТАКОГО допущения, но ничего нельзя объяснить), случается примерно следующее. Товарищи по полку решают подшутить над несколько нарциссическим юношей и покупают ему некое снадобье у доктора Дулькамары. Оный доктор, оконфузившись в «Элизире» (еще немного – и разоблачили бы) по-настоящему проапгрейдил любовный напиток и решает его испытать (тут можно постараться найти раннюю версию, в которой у Дулькамары есть кабалетта с повтором и есть балет парижских цветочниц).
Далее, сцена перед походом к дамам. Офицеры заходят за Альфредом и предлагают ему дулькамарова «бургунского». Пьют, уходят.

Собственно начало действия. Альфред сотоварищи приезжают в Виолетте. Виолеттой оказывается девушка между 18 и 48 годами с ужимками сестры милосердия. Альфред знакомится с ней, и что-то его как сразу и неожиданно для него самого начинает странно плющить. С одной стороны все время тянет посмотреть на себя в зеркало, с другой – при попытке заговорить о лошадях изо рта лезут слова, которых он сроду не знал - про чувства, которые сроду не испытывал. Зачем-то с удивлением для себя набивается на произнесение тоста, затем по собственной инициативе вообще остается с мадемуазель наедине. Виолетта делает глазами «на нос – в угол – на предмет», очень ненатурально хихикает, Альфреда это страшно тяготит, он пытается уйти, но с ужасом понимает, что уйти не может: рот открывается сам собой и он бодрым голосом начинает городить какую-то чушь про счастливый день и год воздыханий. Виолетта же, будучи дамой в перманентных поисках не супруга так постоянного «положительного мужчины», понимает, что ей привалило неожиданное счастье и включает на всю мощь свой механизм обольщения - да так, что Жермону временно удается отделаться от наваждения. Он пытается куртуазно проститься, обещая снова заглянуть на огонек и более всего страшась услышать, что типа можно вообще не уходить. Узнав, что придти можно завтра, радостно восклицает «Завтра, о небо, до завтра еще жить да жить!» и убегает. Виолетта этого не замечает вообще. Она – в грезах наяву о домике в деревне и статусе офицерской жены - прощается с асфальтовыми джунглями большого города, где никому ни до кого нет дела.

Затем в данной интерпретации «Травиаты» происходит несколько неожиданный поворот сюжета: то ли элизир продолжает действовать, то ли юноша оказывается прагматичным (жизнь в деревне – все же лучше, чем в казарме) или безвольным, - но он принимает ухаживания Виолетты. В общем, следующую картину, не поняв генезиса их взаимоотношений, мы наблюдаем уже в деревне. Виолетта там цветет и изображает респектабельную даму, представляясь соседям как m-me Germont, Альфредо в мыслях - на маневрах или за обеденным столом (см. мемуары его папы Альдо о чрезмерной любви сына к кухне). В формировании семейного бюджета не участвует. Правда, когда выясняет, что они много тратят, громко поет стретту про позор, но как-то при этом сам себе не отдает отчет, в чем позор – в том ли, что они живут за счет трудовых накоплений гражданской супруги, или в том, что кредиторы могут все описать. Поэтому стретту поет в сильном раздражении.

И тут наконец семейство Жермонов находит для дочери искомого жениха. Грядет свадьба. И, в общем-то ну, свадьба, ну и что? У него нет денег, у нее нет титула, однако папу зазудело быть святее папы римского. Посему – вия все порочные связи всех членов семьи (себя сюда не относит). Он закладывает карету и едет в деревню. Короче, как и предыдущий папа, этот тоже не знает, кого встретит, но речь готова. Реплики другого участника диалога могут меняться, ответы – нет.
Приходит, в общем. Дверь открывает девушка лет 18 – 48-ми. Папа слегка обалдевает, но виду не подает и, не меняя притовленного тона, начинает атаку, не забывая при этом поглядывать на движимое имущество. Виолетта, которая очень бы не хотела встречаться с Жермоном-старшим, сразу понимает, что она побеждена, а папа, щадя даму со всей своей унтер-офицерской деликатностью, позволяет ей сочинить плаксивую историю о самопожертвовании и удаляется.

Проходит какое-то время. Виолетта, которой обязательно надо быть «при ком-нибудь», устраивает свою жизнь с бароном. Жизнь ей нравится, хотя она и без особого романтизма той высокой пробы, который в будущем будет увековечен в романах Даниэллы Стилз и Татьяны Устиновой. Как-то барон решает вывести ее в полусвет, где им обоим сразу же кактастрофически не везет – они встречают Альфредо Жермона. Жермон в гостях у Флоры занят тем, что делать умеет профессионально – выигрывает деньги в карты. Барон и Виолетта страшно смущены и напряжены: он пытается организовать ссору, она ломает руки. Альфредо, с королевским покером в правой руке, некоторое время не обращает на них особого внимания, что-то машинально им отвечает, переговариваясь с партнерами по игре, пошучивая на своими неудачными любовными похождениям и в то же время внимательно следя за раздачей карт. Наконец барон все же выводит его из себя и он раздраженно спрашивает: «Чего Выхотите, месье? Стреляться? Если да, то я к Вашим услугам, но позже. А сейчас позвольте мне доиграть». Виолетта в смятенных чувствах. С одной стороны вот она романтика – за столом с зеленым сукном, с другой – вот оно – надежное будущее в черном фраке. И она рискует потерять либо одно, либо другое и неизвестно, что хуже. И, будучи сентиментальной девушкой 18-48-ми лет, решает, что любовь жальче. Забыв, что она бывшая офицерская почти жена, начинает заламывать руки до хруста в суставах, пытается вызвать через Флору Альфредо на разговор, что ей удается, во время очередного тасования колоды. Альфредо какое-то время не понимает, откуда у Виолетты этот страх за него, если он со ста шагов попадает в подброшенную монету. Виолетта же, в военном искусстве совершенно неискушенная, начинает что-то плести про барона, - и тут молодой человек просто взрывается! За столом началась игра с большими ставками – без него (!), а он должен выслушивать слезливые речи о бароне?! В состоянии аффекта он совершает абсолютно несвойственный ему поступок – швыряет в Виолетту деньги, призвав всех в свидетели. Призывает громко – по военному, со всей мощью свободной эмиссии конкретно этого Альфреда. Так, что его слышит папа, находящийся в соседнем помещении, о чем Альфредо не подозревает. Папа выходит и произносит филиппику о том, что в хорошем обществе, к которому теперь принадлежит его семья, выходить из себя из-за женщины – ну, и да – оскорблять ее – позор. Альфредо так поражен, увидев отца в столь малоподобающем ему месте, что начинает оправдываться, под укоряющий хор гостей Флоры, при виде старшего Жермона как-то сразу и вдруг ставших моралистами.

В общем, Виолетта от всех этих переживаний заболевает, причем сильно. Худеет, бледнеет, ждет результатов поединка. Наконец получает письмо о том, что Жермон поразил барона, но после папиного внушения стрелял не на поражение. Она плачет очень жалобно, вспоминает прошлое, искренне раскаиваясь в том, что ничего у нее в жизни не вышло. Но посреди рыданий прибегает Адина, сообщая, что пожаловали Жермоны, причем оба. Виолетта очень обрадована и надеется увидеть нового Альфреда, но Альфред – все тот же. Узнав у Гренвиля, что девушка вряд ли долго проживет, он понимает, что существуют некие правила этикета, которые соблюдаются при общении с умирающими. Вот их он старательно соблюдает.
Виолетта поет все дуэты, тремоло в агонии и умирает от Большого Женского Щастья.

Про Рим

В Риме волшебная вода, которую можно пить везде. Не только из-под крана, но и из римских фонтанов, которые на каждом шагу. Потому что она течет по водопроводу, «сработанному еще рабами Рима», то есть по античным акведукам. Сказочная, вкуснейшая водичка, после нее долго привыкал к московской. Вот купишь в первой попавшейся пиццерии (которые тоже на каждом шагу) свежевыпеченную теплую чабатту (булка такая ноздреватая с хрустящей корочкой), плюхнешься на мраморные ступеньки какого-нибудь близлежащего фонтана – вот и завтрак, или обед.
Еще Рим кишмя кишит фантастическими существами. Например, драконы. Или коты (уберите, пожалуйста, отсюда Нессуно. Временно. Во избежание). Это не те нищие дворовые коты, которые водятся в России. Это редкостные, с янтарными глазами холеные-балованные мордатые коты невероятных расцветок, которые греются на камнях РИМСКОГО ФОРУМА или как призраки рыщут по развалинам КОЛИЗЕЯ. В Колизее я даже видал насыпанный во многих укромных местах сухой разноцветный кошачий корм. Судя по всему, этим зверям там поклоняются ничуть не хуже, чем в каком-нибудь Древнем Египте. Даже открытки выпускают, «Gatti di Roma».
Кот Римского форума (форума Романум) посвящается, конечно, Роману! Потому что даже мысленно собрать воедино все обломки, колонны и мраморные куски, которые там валяются, чтобы представить себе истинное величие античного Рима, под силу лишь истинно романскому уму, искушенному, к тому же, всевозможными обломками и отрывками оперных партитур, которые он изумительно видит как единое целое. А кот Колоссео (то бишь Колизея) – конечно, самому колоссальному персонажу моего любимого форума, его основателю и законодателю Пуху. Ибо Колизей – краса и преддверие всех римских форумов. Он стоит, с одного бока беломраморный, с другого – ей-богу, «бокка негра», закопченный и меланхоличный, хранящий бездну тайн.  И совершенно потрясающе, что Колизей безмятежно сжирает толпы и толпы народу, которые туда рвутся. Вот стоишь в очереди целый час, входишь туда – пустота. И все сотни и тысячи людей, которые стояли в этих очередях, редкими, жалкими и крошечными волокнистыми стадами высвечиваются то там, то здесь в проемах гигантских арок.
Почему-то меня особенно тронули рассказы местных гидов о том, что во времена, когда происходит действие оперы Доницетти «Полиевкт», зверей на арену выбрасывали из подземных помещений (теперь они зияют открытые) прямо из катапульты, отчего бедные львы и тигры, естественно, начинали бросаться, ошалев, на всех присутствующих на арене без разбору.
Надо форумами высится Палатинский холм, на котором все время цветут немыслимые цветы, носятся лавровые ароматы, и античные камни, напитанные солнцем, всегда теплые, потому что не успевают остыть за ночь. Ну и конечно котам там полное РАЗДОЛЬЕ (Палатинский кот посвящается невесть куда опять запропавшей Нати).
А вот рыжее кошачье божество ПАНТЕОНА (фотку посвящаю  ОДИН, ведь храм-то всех богов, наверно и скандинавских тоже!). Если бы меня попросили назвать самый лучший кусок Рима, я бы не колеблясь назвал Пантеон и его окрестности. Храм как живой, такое ощущение, что можно услышать даже его голос (роскошный бас, Джулио Нери с Чезаре Сьепи нервно курят). Пантеон меня спас в последний день моего пребывания, когда я прятался от жуткого ливня под его портиком, наблюдая издали, как потоки воды льются на мраморный пол храма через 9-метровое круглое ОКНО-ОКУЛЮСв куполе. И тут же пропадают, потому что пол сделан слегка выпуклым в центре, а по окружности никому не видимые желоба, по которым вода куда-то девается.
В окрестностях Пантеона живет еще одно любимое мною чудо искусства, картинка для  Маркизы Аттаванти, которая специально просила мне ее привезти. Это дивный мраморный СЛОНИК Лоренцо Бернини, несущий на себе древнеегипетский обелиск и попирающий надпись на постаменте: «Сколь надобно иметь крепкую голову, символом коей да будет сия бестия, дабы выносить тяжесть мудрости, символом которой да будет сей обелиск». Если кому удастся дотянуться до кончика слоновьего хвоста (ТУТ этот хвост виден) – будет тому Щастье с большой буквы «Щ» (с).
В палаццо Консерваторов на Капитолии обитает КОТЕНОК, фотку которого я посвящаю Витту, удивительно умеющему сочетать в себе детскую восприимчивость и благородный консерватизм. Витт сокрушался, что я ему не привез «камушек из Рима». Пусть это будет такой камушек. Вот, а эта нога – у того, у кого надо нога, а именно у императора Константина, который, как известно, основал Константинополь. Правда, от этого императора остались лишь нога, рука и голова (мраморные). ОЧЕНЬ большие. В музей не поместились, пребывают во дворике палаццо.
Ах, эти живописные римские дворики! Прячущиеся в не менее живописных УЛОЧКАХ (посвящается любящей прогулки Ире), ныряешь в такой дворик в арку, опорами которой служат подобранные где-то античные колонны, а там  ВОТ ТАКОЕ (эти котики посвящаются Матильде, Агате, Аните, Белке и Монтсеррат. Монтсеррат я, правда, хотел привезти вид фасада церкви Санта Мария ин Монтсеррато, где святая ножовкой спиливает гору, но церковь была в лесах и картинка не получилась).
Красу я дарю фотографию самого солнечного из всех римских котов – это кот ПЛОЩАДИ ИСПАНИИ. То, что тут видно, - это вообще-то редкость, потому что обычно эта площадь усеяна народом так, что на ступенях Испанской лестницы просто не протолкнуться.  Почему эта площадь стала такой популярной – мне так до конца и не стало ясно, хотя она прекрасна, но мало ли в Риме прекрасностей? Может быть, потому что на ней ела мороженое Одри Хепберн в «Римских каникулах»? Даже нельзя сказать, что это самый центр Рима, потому что у Рима нет центра. Пожалуй, самое лучшее, что есть на этой площади (кроме кота, разумеется!), - это головокружительно обаятельный фонтан-лодочка у подножия лестницы (там, за спиной у кота). Сделан он по проекту Пьетро Бернини (отца знаменитого архитектора и скульптора Лоренцо) и называется BARCACCIA. Посвящается сия картинка, разумеется, Маре, у которой даже на аватаре когда-то был кораблик.
Но самый грандиозный римский фонтан – это, ясен пень,  ФОНТАН ТРЕВИ. Даже кот-покровитель у него какой-то морской расцветки. Ни одна фотка не в состоянии передать впечатление от этого фонтана. Высотой он с 9-этажный дом, а беломраморный Нептун в центре управляет дикими МОРСКИМИ КОНЯМИ, тритонами и еще бог весть какими существами, каждое из которых размером чуть не с «Медного всадника» Фальконе. Вид этого архитектурно-скульптурного явления дарю, конечно, властительнице водной стихии, главной русалке форума Лорелее.
Еще один КОТ, блаженствующий под сенью струй, живет на вилле д’Эсте. Это, вообще-то, уже не очень Рим, а Тиволи, километрах в сорока от Рима. А вилла эта – что-то вроде Петергофского парка, только богаче (Ренессанс!) и вертикальная   В смысле, парк с фонтанами спускается уступами с высокого холма.
Огненному Ангелу позвольте подарить КОТА ЗАМКА САНТ-АНДЖЕЛО. Он (кот) сидит на набережной, по которой мне приходилось часто гулять (я там жил неподалеку), и если идти мимо этого кота дальше по набережной минут 20, любуясь Тибром и оставив у себя за спиной этот самый замок Св. Ангела (кстати, ума не приложу, почему он именно так называется и бывают ли ангелы не святые), а потом свернуть правее, то приходишь в конце концов в Трастевере (то бишь Затрибрье), уютнейшее место, где ТАКИЕ храмы с сумасшедшей красоты византийскими мозаиками.
Все, котов-римлян больше не будет. Нессуно можно возвращать обратно. Тем более что для него, конечно, тоже есть картинка. Это табернакль СВ. НЕРИ. Удивительный город. Идешь по тесной улочке, а там прямо посередине висит такое барокко шикарное, черт побери.
Бернердог, конечно, тоже было бы странно дарить кота. Поэтому я привез ей картинку с СОБАКОЙ древней Аппиевой дороги. Пес этот был, по-моему, еще старше этой дороги, он медленно, тяжело дыша и высунув язык, но целенаправленно брел по ней куда-то, как мне казалось, прямо к Тирренскому морю, не глядя ни на мраморные античные надгробия, красующиеся по обеим сторонам, ни на величественные пинии. Мы вместе прошли изрядное количество километров, синхронно шарахаясь от пролетающих мимо мотоциклистов (тротуаров сия дорога не имеет), а потом он вдруг исчез, как будто на небо улетел. Наверное это был дух виа Аппиа Антика, честное слово.
Кактус, Вы тут? Сейчас будет  ПАЛАЦЦО ФАРНЕЗЕ, c’est le cadeau pour vous. Палаццо это находится вблизи Кампо деи Фьори – это площадь, на которой казнили Джордано Бруно. Там сейчас стоит ему мрачный памятник, и прикольно глядеть, как бронзовый средневековый монах созерцает у своих ног БОЛЬШУЩИЙ РЫНОК, который разворачивается там по утрам, торгуют всякой снедью, огромными связками зелени, ароматными персиками, апельсинами восьми сортов и т.п. Днем площадь почти пустынна, а вечером там по периметру на пленэре стоят столики, а на столиках свечки – множество кафе, самая вкусная пицца в Риме, самый ароматный кофе, свежайшая дыня с пармской ветчиной… Эх… Не, я не пою с гитарой серенады, мне чужд язык цветов… Итак, в палаццо Фарнезе сейчас французское посольство, посему простые смертные пускаются туда с большим трудом и только после долгих предварительных объяснений по e-mail, каковые были мною проделаны загодя. Фотографировать, естественно, было нельзя, но дико хотелось (и я тайком помахивал туда-сюда своей бедной мыльницей), потому что, во-первых, роскошная АРХИТЕКТУРА, к которой приложил лапу Микеланджело, а во-вторых – не менее роскошные ФРЕСКИ Аннибале Карраччи, занимающие целый огромный зал с высоченным сводчатым потолком и обрамленные позолоченной рельефной разделкой стены, среди которой скромно так поместился шедевр Доменикино – ДЕВУШКА С ЕДИНОРОГОМ (картинку посвящаю Шахерезаде ханум и Тралала).
Это вообще по закону подлости фотографировать нельзя как раз там, где очень хочется, например во многих церквях, где сразу на тебя начинают шикать и в глаза смотреть со значением. А там такое барокко! Очаровательные страшилки в капеллах-надгробиях, вроде бы чтобы пугаться и благоговеть, но у меня вызывавшие скорее улыбку, например пританцовывающие СКЕЛЕТЫ. Особенно мне нравится ЭТОТ, как будто гладящий по головке портрет в медальоне.
Еще оргАны в римских церквях хороши (посвящаются Алопексу): ТАКОЙ, и ВОТ ТАКОЙ, и еще ТАКОЙ, в церкви САНТ АНДРЕА ДЕЛЛА ВАЛЛЕ. Сия последняя фотка предназначается, разумеется, Каварадоссии, так же, как и вид ФАСАДА церкви с одиноким ангелом слева (второй то ли улетел, то ли денег не хватило на него при постройке…).
Вблизи этой церкви – знаменитая пьяцца Навона с Фонтаном Четырех Рек, что дает мне приятный повод вернуться к фонтанам Рима и фантастическим существам, там обитающим. Из существ, в изобилии населяющих этот самый фонтан, меня особенно покорил вот этот ЗВЕРЬ, фотку которого я дарю Аль-Бериху (по-моему ему должно понравиться). А уж количество драконов в Риме превосходит все мыслимые нормы. Они повсюду. Чаще всего притворяются ФОНТАНЧИКАМИ, иногда даже ДЕЙСТВУЮЩИМИ (дарю Шакловитому, который в одной из своих инкарнаций был василиском). Они ПОЮТ на вилле д’Эсте или ПОЛЗАЮТ по аттикам мраморных арок. А то придешь в собор Св. Петра, а на тебя вылезает вот такое ОГРОМНОЕ (посвящаю поклонникам Рихарда Вагнера). Невольно оборачиваешься, думая, куда бы на всякий случай слинять отсюда, а там на мозаичном полу ЕЩЕ ОДИН притаился. А то просто вспорхнет какое-нибудь МИЛОЕ СУЩЕСТВО на ограду парка ВИЛЛЫ БОРГЕЗЕ…
Вилла Боргезе мне напоминает, что, пожалуй, хватит про архитектуру со скульптурой, а то так можно бесконечно. В Риме еще и живопись есть. В несчастные музеи Ватикана я не пошел, мне вполне хватило опыта двухлетней давности. В этот раз, ежедневно прогуливаясь мимо километровой очереди, я очень мало завидовал толпам японцев, там стоящим, потому что знал, что вместо Сикстинской капеллы или Рафаэлевых лоджий их будут ждать все те же толпы соотечественников, сквозь которые разглядеть что-либо почти нереально, это примерно как любоваться чем-нибудь в вагоне московского метров на станции «Пушкинская» в часы пик.  Кто не верит – можно глянуть СЮДА, например. Впрочем, конечно, на все есть контрмеры, но про них в другой раз.
Итак, в Риме достаточно прекраснейших музеев и без самовлюбленного плюющего на человеческое достоинство Ватикана. И один из них – как раз ГАЛЕРЕЯ БОРГЕЗЕ. А еще галерея Барберини, палаццо Корсини, палаццо Спада (см. ту же ссылку), в последнем, вдобавок, напрочь сносящая башню «перспектива» Борромини (опять я про архитектуру!). О-о-о, еще палаццо ДОРИА-ПАМФИЛИ!!Не говоря уже про десятки церквей, в каждой из которых то Рубенс, то Перуджино, а то и Рафаэль, и Микеланджело (да Караваджо), и десятки имен художников не столь популярных, но чьи имена греют искусствоведческое сердце. Короче, сувенирчики:
Это СВ. ЦЕЦИЛИЯ С АНГЕЛОМ Карло Сарачени из галереи Барберини – для Никлауса и Дубльбекара.
А вот, наконец, и Кролик дождался. Крол, гляди, какой ШЕДЕВР Ханса Хоффмана я тебе выкопал в галерее Корсини!
Признаться, к концу своего путешествия я жутко устал. Невозможно каждый день наматывать 30 километров пешком (или около того, сколько будет, если проводишь в странствиях по городу примерно с 9 утра до 9 вечера?), ставя себе целью увидеть там все-все. Ведь мне никто не сказал, что по Риму надо ПРОСТО ГУЛЯТЬ (красивый кадр, правда?). Потому что увидеть там все невозможно. Потому что иногда какой-нибудь случайный вид может затмить впечатление от Сикстинской капеллы. Потому что реальные ПИНИИ РИМА куда лучше одноименного произведения Отторино Респиги. Кстати, самая красивая из виденных мною пиний посвящается Онегину, который, наверное, давно уже (если он вообще читает этот поток сознания) дуется на меня, полагая, что я его забыл. ЭТА ПИНИЯ растет возле церкви Санта Мария ин Трастевере.
В Риме (если, конечно, вы путешествуете не исключительно с казенной «группой товарищей» под руководством нерадивого гида) никогда нельзя заранее придумать маршрут – всегда найдется что-то, что увлечет в сторону от намеченного пути. И ГОРОД ЗОЛОТОЙ с садом (ТРАВЫ ДА ЦВЕТЫ) здесь – обычная повседневность, как и животные небесной красоты, включая котов и драконов и не говоря уж про ОГНЕГРИВОГО ЛЬВА, ВОЛА и далее по тексту… (если честно, сил нет уже писать, а мозаики – из церкви Санта Праседе).
А все эти кидания монеток в фонтаны с целью возвратиться никогда не заменят не заживающей отныне  раны в сердце, вызываемой одновременно счастьем («Я это видел!) и грустью («Увижу ли я это вновь?»)

P.S. Я успел смотаться еще в ТИВОЛИ и в АССИЗИ, из Ассизи – сувенир всем админам этого форума: часть грандиозного цикла, ФРЕСКА «Святой Франциск, изгоняющий демонов из Ареццо».

Не могу спокойно смотреть на беличьи страдания, попробую высказать свои соображения насчет Линдорфа и не только.
Белка, для начала, как Вы уже могли заметить, в опере как бы два мира - реальный и сказочный, мир фантазии, что очень соответствует духу самого Гофмана. Если Вы вспомните "Крошку Цахеса" и (особенно) "Золотой горшок" - поймете. Эти два мира переплетаются самым причудливым образом.
Открывает оперу хор "духов вина и пива" - явно явление не совсем реальное, хотя сцена вроде бы относится к реальному миру.
А далее, если версия "правильная", из бочки вылезает Муза и сообщает, что любимый ею поэт Гофман увлекся недостойной женщиной, и ее, Музы, цель - вырвать Гофмана из когтей Стеллы. После чего она перевоплощается в студента Никлауса (привет Никлаусу! ).
А далее мы попадаем в "реальный" мир, прямо к Линдорфу. И что же из себя представляет реальный Линдорф? Да ничего особенного! Просто богатый старый циник, но наделенный демонической внешностью, что (в совокупности с деньгами) способствует его успеху у прекрасного пола. Вот и все. И никакой он не злодей, а так, мелочь. Самое страшное его злодеяние - напоить соперника и увести у него даму, которой и самой, по большому счету, наплевать - с кем провести ночь. Уж очень легко она в финале меняет одного на другого.
Но Гофман - поэт, и в его, как правильно заметил Кролик, голове, Линдорф трансформируется в настоящее исчадье ада, способное на самые страшные злодеяния. Но, опять, же, в чем состоят эти злодеяния? Вовсе не в том, чтобы просто напакостить Гофману. Каждый раз, когда Гофман влюбляется, Линдорф (Коппелиус, Миракль, Дапертутто) оказывается рядом, чтобы заставить героиню раскрыться с худшей стороны. Линдорф здесь - не соперник Гофмана, он как бы воплощает темную сторону Стеллы-Олимпии-Антонии-Джульетты.
Ну, с Олимпией все просто - она "кукла", пустышка, и чтобы Гофман побольнее прочувствовал это, достаточно сломать ее в подходящий момент. С Антонией дело интереснее. На первый взгляд это - само совершенство, мне раньше и самому казалось, что это так.  Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что она одержима сценой, в этом вся ее жизнь. Даже после долгой разлуки с любимым первое, что она делает - это кидается к фортепиано: "А давай-ка я тебе спою, мой голос совсем не изменился". Как-то странно для влюбленной девушки, не правда ли? Запрет петь для нее - трагедия. И тут появляется Миракль, который пробуждает ее тщеславие. Все, Антония готова, и в принципе неважно, что будет дальше - умрет она или уйдет в актрисы, для Гофмана она потеряна.
С Джульеттой опять проще, это куртизанка, уверенная в своей неотразимости (белка, не в том смысле!  ). Здесь Дапертутто достаточно намекнуть ей, что Гофман ее не любит - и она из кожи вон вылезет, чтобы заставить его влюбиться. Ну, плюс бриллиант, но это так, довесок.
Вот и все.

Да, еще одно cоображение насчет реального и фантастического мира. На первый взгляд, в опере как бы рамочная композиция: начало и конец - мир реальный, кабачок Лютера, а середина - собственно сказки. Но если присмотреться, особенно если мы возьмем критическое издание, все оказывается немного сложнее. Начинается опера как раз в сказочном мире, где обитают духи вина и пива, а также Музы, и только потом переносится в реальный. В финале - то же самое, вновь появляется Муза, а заодно (если это версия с Апофеозом) - герои сказок, которые утешают разочарованного в реальности поэта. Таким образом, поверх основной рамки имеется еще одна, более тонкая, и как раз "реальным" оказывается "сказочный" мир Гофмана - все начинается и заканчивается там!

Говорила с Сидни. Он, как только выберется из завалов, напишет про жераров.

Обещал, ничего не поделать теперь…
Прежде всего должен признаться, что первую арию Жерара, или ариозо, или сцену, или как ее… в общем, люблю ГОРАЗДО больше, чем «Немико делла патрия», если уж выбирать из них двух. Сразу опера начинается «на высокой ноте», сразу образ, характер, с места в карьер водоворот страстей. Мне это нравится. И во-вторых, это одна из трех опер, в которую я влюбился с первой ноты. Такое бывает: включишь оперу, которую никогда раньше не слышал – и все. Пропал, погиб, и она мгновенно залезла в душу и никуда уже оттуда не улезет обратно, хоть тресни. Поэтому исполнение, которое было первым, для меня осталось уникальным и уже никем и никогда не будет превзойдено.
Пользуюсь случаем поблагодарить наиболее ушастого и прыгучего из всех обитателей форума за ту запись, которая…и т.п., не говоря уже о других записях, ибо ТА была первой, но не единственной записью этой оперы, им подаренной. Спасибо также Маркизе Аттаванти, Питону и Красу.
Значит, рассказываю про впечатления от известных мне Жераров (в хронологическом порядке). Только про тех, естественно, кого целиком слушал. В скобках - дирижеры и даты записей. Кому не понравится - я как раз шпагу из металлоремонта вчера принес. Итак:

Карло Галеффи (Молайоли, 1930)
Жерар-ипохондрик, капризный, дерганный, брюзгливый и нервный. В революцию отправился потому, что его «это все раздражает» - именно так, раздраженно-обиженным тоном он и поет свою первую сцену. Боги наградили его чувствительной душой, которая стремится куда-то, черт ее знает куда, а он из-за этого тоскует. Фехтовать умеет плохо, наверное, взял несколько дешевых уроков у провинциального учителя фехтования, на всякий случай. Проявив благородство, сам на себя досадует за слабость, но, будучи порядочным человеком, по-другому поступить просто не способен. Его любовь к Маддалене – это, скорее, драма обиженного самолюбия.   

Джино Беки (Де Фабрициис, 1941)
Романтический Жерар. Надо вспомнить все, что преподают про романтизм в средней школе: герой, отверженный обществом, одинокий, презирающий свет, никем не понятый, угрюмый, мрачный, раздираемый терзаниями своей сложной и противоречивой души, вдобавок влюбленный тяжело и безнадЕжно (с поэтическим ударением на второе Е). Черный костюм, сдвинутые брови, запрокинутая голова, откинутые со лба спутанные волосы, саркастически-скорбная складка у искривленных губ и т. п. Шарахание из одной крайности в другую для него – привычное дело. Совершенно непонятно лишь одно: как он умудрился при таких данных оказаться в лакеях. Отличный фехтовальщик. Всю оперу только и делает, что сражается с собственным роком, воплощенным, как этого и требует романтическая ирония, в толстеньком лупоглазом Беньямино Джильи.

Джузеппе Таддеи (Квеста, 1955, видео)
Жерар-плебей, не в уничижительном, а в самом адекватном смысле этого слова, то есть воплощение опять-таки хрестоматийно знакомой по учебникам «стихийной народной силы». Мощный, цельный, стремительный, сокрушительный, как волна, или ураган, или пожар, в общем, стихийное бедствие. После первого монолога сложно представить, как вообще уцелел замок мадам де Куаньи. Прямой и откровенный, доверчивый, не умеющий ни лгать, ни писать доносов, поэтому, оказавшись в ситуации нравственного выбора, воспринимает ее как досадную помеху на казавшемся таким ровным и понятным революционном пути. Шпага в его руках – швейная иголка, ему бы дубину или палицу.  Любовь к Маддалене для него – это «простое человеческое чуйство».

Альдо Протти  (Вотто, 1955)
Жерар-инквизитор. Умный, хороший актер, умеющий «войти в положение» другого, быть ласковым и участливым, но при этом жестокий, холодный и расчетливый. Хорошо помнит все обстоятельства, которые его довели до жизни такой, и время от времени освежает их в памяти, чтобы не повторять прошлых «глупых» ошибок (к коим относит и собственные порывы великодушия, вообще иногда свойственные инквизиторам) и не утратить вожделенной власти. Фехтовать умеет по необходимости, но терпеть не может, как и вообще что-то делать собственными руками. Маддалену не любит, скорее ставит над нею психологический эксперимент, ну и заодно желает получить двойное удовольствие: удовлетворить и самолюбие, и плотское желание.

Этторе Бастьянини (Гавадзени, 1957; фон Матачич, 1960; Клева, 1960)Страстный Жерар. Можно сказать, воплощение «пламени революции» - и ее «возвышенных страстей», и ее «темных глубин», за тем исключением, что Жерар Бастьянини просто по складу души не способен на низость. Порывистый, импульсивный, проживающий каждый час, как жизнь и каждый смертный приговор – как гибель мира. Идеалист, мечтатель, вообразивший, что головокружительную мечту можно осуществить, при этом настолько сильный, что действительно почти в состоянии это сделать. Однако, жертвуя ради нее сначала одним, потом другим и т. д., страдает и мечется, оправдываясь необходимостью, но уже понимая, что дальше – тупик, а он не в силах с этим смириться. Опытный фехтовальщик, попавший на равного себе соперника и побежденный именно так, как обычно бывает на дуэли: неизвестно почему. Маддалену страстно любит, совершенно как в романах: не спя по ночам, бледнея, кусая губы, впиваясь ногтями в ладони до крови и задаваясь бессмысленным вопросом: «Почему ОН? Чем я хуже?»
 
Марио Серени (Сантини, 1964)
Жерар-солдат. Революция приказала – он ответил «есть!» Его дело – не философствовать, а выполнять приказы военного начальства. Очень не любит врагов революции. Анекдот-цитата «Вывести бы вас всех в чисто поле, поставить бы лицом к стенке и пустить пулю в лоб» – это о нем. Понятно, почему такой Жерар пользуется успехом у народа: мощный, мужественный, кряжистый, как медведь, он вызывает доверие и убежденность в том, что своей широкой грудью он в состоянии закрыть любую амбразуру и защитить от кого и от чего угодно. Естественно, таким прямолинейным существом в состоянии управлять любой интриган, что, собственно, тут и происходит. Маддалена для Серени – эфир, фарфор, хрупкое воздушное создание с нежными и изысканными чувствами. Он преклоняется перед ней, почти обожествляет, что, впрочем, не мешает ему хватать ее за все места, выказывая таким образом глубину и силу своих чувств. Фехтует отлично (что и понятно), но несколько неповоротлив, поэтому ему не удалось устоять против ловкости и быстроты Корелли.

Шеррил Милнз (Гуаданьо, 1970; Левайн, 1976)
Жерар-рифмоплет, видящий в Шенье не столько политического соперника или соперника в любви, сколько более удачливого коллегу по поэтическому цеху. Искренне полагает себя непризнанным гением. По вечерам после ужина записывает стихи в тетрадь с толстым кожаным переплетом и золотым обрезом, изжогу принимает за муки творчества, насмешку – за зависть к его таланту. В революцию отправился за вдохновением. Обе его арии – это попытки облечь в красивые слова не менее красивые позывы его души. Уверен, что Маддалена рано или поздно должна оценить его поэтические откровения про море ее золотых волос и океан голубых глаз, в которых можно утонуть, и весь его разговор с нею после «Немико делла патрия» - это втолковывание девушке того факта, что только что сочиненная им рифма «любовь – кровь» необычайно прекрасна и свежа. Фехтовать, естественно, не умеет и с трудом понимает, как вообще кто-либо мог поднять на него руку.

Пьеро Каппуччилли (1973, Бартолетти, видео)
Жерар-демагог. Во всех смыслах этого слова, в том числе и в самом изначальном, греческом. Он прочитал много книжек (о чем мы узнаем из реплики ее сиятельства мадам де Куаньи в конце 1-го акта), очень вдохновился и отлично выучил все и про светлое будущее и про то, как его достичь. В процессе революционной борьбы почерпнутые знания расширил и углубил, так что с неописуемым красноречием, ярко и убедительно может обосновать все что угодно. Его звездный час – начало 3-го акта, когда буквально только силой слов он заставляет присутствующих нести на алтарь революции последнее, что у них есть (эффект дополняют интересная бледность и рука на перевязи). Естественно, идеалы, созданные его красноречием, иногда входят в противоречие с суровой реальностью. Когда Жерар Каппуччилли это обнаруживает, он всегда очень волнуется и расстраивается. Тем более что фехтовать не умеет совсем, бедняга, да и на любимую девушку его красноречие что-то не действует. 

Ренато Брузон (Бартолетти, 1979)
Жерар-педант. Тоже прочитал чертову пропасть умных книжек, причем куда больше, чем Каппа. При этом, принадлежа к угнетенному классу и вынужденный днем горбатиться на поганых эксплуататоров, читал по ночам, чем очень сильно испортил себе зрение, а заодно и пищеварительную систему («Не читайте перед обедом советских газет!» – «Так других ведь нет!» – «Вот никаких и не читайте!»). Покинув дворец мадам Куаньи, экстерном защитил диссертацию в Сорбонне и был направлен по распределению в Комитет общественной безопасности в качестве архивариуса и делопроизводителя. Он очень ценит Шенье как большого поэта и сильно переживает, что тот недостаточно лоялен к властям, которые он (Брузон) очень уважает. Маддалену он тоже очень уважает, понимая, однако, что он ей «не пара». Про владение шпагой позвольте умолчать. Я даже не очень понимаю, откуда она вообще у него взялась. Думаю, что его не казнят, как практически всех остальных Жераров, а он тихо-мирно доживет до глубокой старости, причем уже в качестве убежденного монархиста.

Джорджо Дзанканаро (Рюдель, 1985, видео; Патане,1986)
Трудоголик и практик. Все, что он делает, он делает хорошо: с равным успехом носит стулья, вытирает пыль, руководит, воюет, любит и казнит. Думаю, что в ревтрибунале сделал карьеру как идеальный руководитель «среднего звена», умный, точный, сдержанный и толерантный. И как следствие этой безупречности – мучительная бессонница и усталость: от врагов, от друзей, от себя самого, от жизни вообще. От такой собачьей жизни, которая вечно идет не так, как надо и вынуждает задумываться еще о чем-то, кроме сиюминутных проблем. Задумываться у него тоже получается очень хорошо – иначе он просто не умеет.

Сидел я тут без связи и с горя разных "Шеньев" слушал.  011  За вечер и часть ночи как-то три штуки одолел  008 Напишу чуть-чуть..
Да и ваще непорядок, что тема такая где-то в конце обретается. 005

Уго Саварезе, 53-й год .
Жерар-трибун, Жерар-пророк. Большой, высокий, внушительный аки дуб. Преисполнен собственного достоинства и значительности своей роли. Знает, куда идет и куда должны идти все, что и объясняет снова и снова с убедительной серьезностью и пылом. Методичен и последователен как в революционных делах, так и в попытке охмурить Маддалену. Потому что она должна понять, потому что как же ж... Шпагу видел только в историческом музее, а ночную встречу двух голубков пытается испортить силой убеждения. Дуэли не было, похоже, он хлебнул подлитого ему Шенье йаду, потому как у накрахмаленного и напомаженного Шенье-Солера шпаги тоже отродясь не водилось.

Лео Нуччи, 84-1 год.
Жерар-террорист, Жерар-фанатик. Умный, спокойный, расчетливый и безжалостный. Из тех, для кого цель оправдывает все на свете. Пройдет по трупам и не поморщится. Революции нужен мертвый Шенье – она его получит, ему, революционеру, нужна Маддалена – будет и она. Тихий бесцветный серый кардинал, могущий практически все, если уверен в правильности пути. Типичный образец флегматика, которому «сорвало крышу», из-за чего перепутались цели и причины. После смерти Шенье и Маддалены продолжит делать то, чем занимался, потому что это правильно и нужно, а любовь – сложный эпизод, который надо прожить.

А вот давеча я (слава Кактусу!) ознакомился с волнующей душу записью "Андре Шенье" с Ричардом Такером (да-да! великий американский тенор!), Марией Куртис-Верной (до чего верная - страсть!) и Марио Серени, собственно говоря. Белен Ампаран пела Мадлон. А дирижировал этим всем человек по имени Антон Гуаданьо (первый раз слышу), причем дирижировал так, что я совершенно искренно думал (и, похоже, Кактус тоже), что это Марио Росси. Такого гавота в первом акте я больше ни у кого не слыхал - ирония на грани гротеска, вообще все стремительно, вихреобразно, а сцена суда - просто веризматиссимо какое-то! Можно в театр не ходить, все "видно" ушами. Это при том, что это, похоже, либо студия, либо по меньшей мере радиотрансляция. Записано с винила, с дырами кое-где, а самое чудовищное - изрядно покромсана "Немико делла патрия". Такого шока от купюр у меня не было со времен МЕТовского "Дон Карло" 1950-го года без "Пер ме джунто". Выражаю свои соболезнования Роману: если он так же страдает от каждой купюры в Россини и Доницетти, то это ужасно.
А вообще если у великих бывают и неудачи, и провалы (вот и Бастьянини освистывали… и не только после 1962 года, но и до) то почему, черт побери, не оценить в кои-то веки удачу и взлет не очень-то великих или великих только по американским меркам? Этот «Шенье» - хорошая запись. Естественно, для тех, кто толерантен к Такеру (тут есть такие?) Такер здесь кружев на себя надел немерено: уж такой поэтичный, такой поэтичный, прямо заходится, не хуже Дж. ди Стефано в ударе. Темпераменту ему не занимать – впрочем, об Такера всегда можно спички зажигать, такое уж у него свойство. Виражи закладывает, глазами сверкает… Целый монблан хорошего вкуса, широченное море тонкого чувства стиля, а уж дикция такая, что Николай Басков позавидует.
Куртис-Верна все пела очень правильно и хорошо. Как, впрочем, и везде, где я ее слышал. Ну что делать, если ее вокальные возможности несколько скромнее, чем интеллектуальные, не ругать же ее за это. Наоборот, надо поставить «четверку» и признать, что она честно старалась. И фразочки выпевала своим компактным голосом, и музыкальненько, и даже «образ» получился – милой девушки, похожей на воспитанную горничную из хорошего дома. А почему бы, собственно, и нет? А что, Маддалена должна быть страстной тигрицей, как Мария Канилья?
Ладно, честно признаюсь, что и в теноре, и в сопрано действительно есть что-то марионеточное. А вот Серени был совершенно настоящий. И пламенный по-настоящему, и заходился тоже вполне искренне, метался, как дикий леопард, открывал верхние ноты от отчаянья и бодался в нижнем регистре, как угрюмый бык в запертом стойле. В общем, целая драма, здорово разыгранная! Хороший он баритон, все-таки. Но что делать, если после Бастьянини с Матачичем для меня все Жерары будут в лучшем случае просто хорошими баритонами.

Тоска
Раймонди, Доминго, Мальфитано /Мета

Ну,….. во-первых красота неописуемая… есессно все знают про исторические интерьеры… и. т. д.

Во-вторых…..ой.. я когда это посмотрела, вообще ничего не могла написать, были только одни восторженные междометия. Любая попытка хоть как-то обратить это в более или менее связанную речь кончалась очередным ААААААА!!!!! ООООООО!!! У!!!!!!!!!!!!!!!!

Вот очередная попытка, в принципе, недалеко ушедшая от предыдущих.

Необыкновенной красоты церковь. Входит сияющий Доминго, весь такой окрыленный и светлый, так внимательно смотрит на свое творение. Он вообще весь в творчестве и самое важное для него – гармония, и чтоб эту гармонию ничего не нарушало. Смотрит на свое творение и с  беззаботной улыбкой выслушивает ризничего. «Ну не понимаю, красивая ведь дама, чего ж он сердится… лучше бы тоже гармонией наслаждался». «Рекондита армония»- и голос искрится и переливается всеми оттенками. При этом никакой слащавости или напыщенности, как бывает у некоторых Дось. Что? Есть? Какой хлеб насущный когда тут у меня искусство! Одно вдохновение и искусство – и на данный момент еда в эту гармонию на данный момент не вписываются. Ой, мамочки, как не кстати Анджелотти… И Тоска еще …. ой… щас выкручиваться надо будет…а он ой как не любит это… что-то объяснять, доказывать. Вот не дадут спокойно творить…Хотя по причине невероятной доброты и заботливости, которые для Доси – непременная составляющая гармонии – надо Анджелотти накормить. Врывается Тоска. Одержимая. С самого начала. И нет, чтобы к своему любимому Досе на шею кинутся – она начинает судорожно бегать по церкви и искать любовницу….хотя какая любовница в церкви? Ну понятное дело еще на вилле… так тут церковь все-таки... Затруднюсь поставить Тоске диагноз – но очень похоже на паранойю и еще бред ревности у нее систематизированный – самый тяжелый. Взвинченная. Доминго пытается ее утихомирить, поцеловать. При этом напряженно наблюдает – не заметит ли она кого не нужно… А то объясняться придется… а это … ой как тяжело для него…. И он понимает, что грядет очередной скандал. Тоска так и рыскает глазами. Я бы на месте Доси сразу перевозку психиатрическую вызвала и аминазинчику вколоть бы. Но он, как личность, чуждая всякому насилию не делает этого, он ведь еще – забыла сказать – нежно любит Тоску. Психоз продолжается: «Тебе на нравится, что мы можем увидеться вечером?» Ему чуть дурно не стало. Ну не любит человек изворачиваться, придумывать что-то. Посему изрядно мучаецца и решает изобразить радость, которая бы действительно была бы искренняя радость, не сиди там где-то по близости Анджелотти – это, мягко говоря, напрягает. Ой… че щас будет… Картину побежала смотреть… Кулачком картине грозится!!! Дося беззащитно лепечет, что видел ее всего раз. Уффффф… еле-еле успокоил. А то чуть душа в пятки не ушла, когда Тоска завелась- опять это нарушит безмятежность. Правильно – надо заткнуть рот поцелуем – Досю осенила гениальная мысль. И когда она попросила его поклясться, он так искренне удивленно посмотрел на картину свою – « я не я … и … не моя..». Тоска убежала.
Ой, Скарпиа? Мерзость какая… вот уж кто основательно мне гармонию окружающего мира разрушает – бяка, редиска»!!!
В церкви начинается беспорядок.  Скарпиа стоит и молча на это дело взирает, но внутри уже все кипит просто,… Вот… с этого места у меня усиливаются ООООО!!!!! ААААА!!!! УУУУУ!!!!! Так что прошу посочувствовать и не судить строго. Он что, бесится насчет того, что Анджелотти сбежал? НЕЕЕЕЕЕТ… Его отвлекли от куда более приятных мыслей…. Скарпиа рвет и мечет – и это все в бешеных глазах, в каких-то едва уловимых и очень красноречивых жестах. Нашел веер… Вдохнул его аромат… наслаждается…хм… хорошо, но это все же не Тоска…у него логика мысли только в одном направлении развивается – женщина ----ТОСКА. ЧТО?????? КТО????????? Любовник Тоски? НЕНАВИЖУ!!! Порву и уничтожу!!! «Ор тутто э кьяро». Скарпиа просто безумно любит Тоску и сейчас его занимает только одна мысль – вырвать из ее сердца какие-либо чувства к Досе.  И первое, что ему пришло в голову – вызвать у Тоски очередной приступ ревности. Он-то ее тоже хорошо знает… причем не понятно откуда… почему она так испуганно отшатнулось, когда его увидела?... «Нужны доказательства? Ну…--на, что это?» и Скарпиа так поднимает веер перед картиной, дразнит Тоску- хотя немного надо, чтобы она опять сорвалась. Он и не сомневался – яд уже действует.. а как иначе?  А дальше… вот это «Я отдал бы … чтобы ее слезы осушить» Сколько же здесь любви, искренности, чувства… и все это непостижимым образом смешивается с необходимостью еще и сделать ей больно, чтобы она наконец оставила своего художника. Это мучает его, он разрывается между желанием обладать Тоской и желанием-нежеланием сделать ей больно, но другого решения найти не может. Когда Тоска в слезах падает, он так нежно на нее смотрит, так пронзительно… сколько там всего во взгляде… Сдерживает себя, но это плохо получается – он подходит и пытается утешить ее, обнять, причем абсолютно без всяких иных намерений кроме утешения, а она с такой гордостью и неприязнью отшатывается и уходит. Скарпиа провожает ее долгим и грустным взглядом, потому что знает… куда она пошла, К НЕМУ и ему больно от этого. Ему очень больно. В глазах буквально на секунду мелькает бешеная ревность, но тут же сменяется любовью, такой, от которой он окончательно теряет всякий здравый смысл и какую- либо рассудительность. Он настолько поглощен мыслями о Тоске, что не замечает не то что праздника, который начался в церкви, но и того, что прибыл сам Папа римский… Насколько же он думает о Тоске!!! И его слова о том, что Тоска заставляет забыть о Боге звучать совершенно по-иному здесь… Он идет по церкви – вокруг много-много народу, но он один, абсолютно один, такой яростный и очень нежный одновременно.
      У Скарпиа удивительные перепады настроения, мгновенные и просто из крайности в крайность. Вот сейчас он злится, и надо свою злость сорвать на поваре, указав куда надо блюдо на столе поставить. И тут же, через секунду – искреннее восхищение Тоской, те слова, которые обычно поют с издевкой, у него совершенно другие. «Ла Дива….» мечтательно произносит он, с таким восхищением, возможным только по отношению к любимому человеку. Интересно, что же он все-таки написал ей в записке… «Амор дэль суо МАРИО»!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Вот , вот опять этот проклятый Марио, лучше б его вообще не было!!! Его между прочим абсолютно при этом не занимает злостный политический преступник Анджелотти… Гневно бросает салфетку… Втаскивают возмущенного Досю. Скарпиа испытующе на него смотрит. И начинает издеваться и подкалывать, всячески желая доставить ему хоть какую-то неприятность. И совсем нет у него в мыслях нет никакой политики – только одно: это соперник!!! Еле сдерживается, и только чудо удерживает его от того, чтобы дать пощечину. Эта самая невероятная злость находит выход в другом жесте, Скарпиа подходит и со всей силы захлопывает окно. Пришла Тоска. Так…. Увидел, как они с Досей держатся за руки и снова озверел. «Судью!!!!!!!!»  Видя произведенный его словами эффект, Скарпиа доволен. А она, что же она? А Тоска вдруг решила, что нужно зачем-то заигрывать и любезничать. Да, Скарпиа видит натянутость ситуации, видит, что она не испытывает к нему ровным счетом ничего, и от этого еще больше начинает закипать. Вот… и по столу надо со всей силы ударить… ведь ее не ударишь… И постоянно, постоянно его мучает один и тот же вопрос: ну почему, почему не я, почему этот художник, почему, за что? И бешенство сменяется необыкновенной нежностью буквально за полсекунды – когда Скарпиа видит, как Тоска пытается говорить с Каварадосси через закрытую дверь. Но все равно мысль продолжает его донимать – как сделать так, чтобы Тоска оставила Каварадосси, и не придумывает ничего лучше, как выведать у нее, где прячется Анджелотти, чтобы Каварадосси узнал это и разозлился. Попробовал и такой вариант, не получилось вызвать у Тоски отвращение к Каварадосси, теперь наоборот. И вот впервые Скарпиа не выдерживает, пытается обнять Тоску. Просто срывается на крик. Как же он смотрит на Тоску, когда дает ей руку ,чтобы помочь подняться, там в глазах… МОЛЬБА. Они будто на секунду меняются местами – не она умоляет за Каварадосси, а он умоляет ее остаться. Обнимает, держит ее за плечо – и трепещет от этих прикосновений. И на мгновение забывает, что она не с ним, а мысленно с Каварадосси. Какое же разочарование – его с небес на землю возвращает просьба Тоски увидеть Каварадосси. И опять этот проклятый вопрос: ну почему???.
Дальше удвительная Виттория, пожалуй больше всех нравится из ранее слышанных. Никакой наигранности, лишней бравады. Только искреннее негодование. А что Скарпиа? Ему явно сейчас не о Наполеоне думается, прекрасно видно, кем он всецело поглощен.
Скарпиа прекрасно понимает, что Тоска к нему мягко говоря, не расположена и пытается хоть как-то «войти в доверие» к ней, что получается несколько натянуто. Размеренная беседа заканчивается тут же, когда Тоска разбивает любезно предложенный ей бокал вин д’испанья. «Что?!» СКОЛЬКО? Это о чем? – и искренне удивление и непонимание в глазах у Скарпиа. Какие деньги? Я за деньги не продаюсь, мне они вовсе не нужные, мне нужна ЛЮБОВЬ Тоски и Тоска.  Звереет, вскакивает с места. И тут совершает ошибку – пытается одеть Тоске колье, которое она сняла, чтобы отдать ему. При попытке одеть колье – нечаянное прикосновение … и все… как током ударило, он уже не в силах сдерживать и контролировать себя. Остатки сомнений как ветром сдуло. В голове Скарпиа сейчас только два императива: люблю и хочу, или, вернее уже сейчас – хочу и люблю. Он уже просто не может оторваться от нее… Но все равно…. все равно где-то мелькает надежда, что она будет с ним по доброй воле. «Вьоленца нон ти фаро»… Думает так и сам прекрасно понимает тщетность и наивность таких мыслей. Это приводит его в бешенство, и Скарпиа в очередной раз срывается «Кози, кози ти вольо .. миа…миа… МИА» Все, уже все равно, уже желание настолько затмевает разум и чувства, что уже любой ценой… Ни физически, ни морально уже не может сдерживаться. Пока Тоска поет Виси д’арте он уходит. В очередной раз чудом остановившись и поняв, что с таком состоянии можно Бог знает что натворить. Вот игриво садится так на подлокотник кресла. Но это состояние тут же улетучивается и меняется на чудовищное напряжение – как только Тоска приближается к нему. Загорается мгноевенно. Любуется, смотрит, не отрываясь. Ebben? Тут он понимает, что Тоска уже согласна, но ведь согласна-то из-за любви к Каварадосси… и он решает отыграться, отыграться за все свои страдания. И вдруг, будто одумавшись… ой… дальше…. А? что? Уедете? А как ? И в глазах опять надежда – может Тоска не уедет – мелькает эта надежда и исчезает тут же, он опять все прекрасно понимает. И даже умирая, он не может оторваться от Тоски, обнимает ее, и эти объятия прекращаются, только когда он падает замертво.

Замертво падаю я и делаю жалкую попытку досмотреть третье действие, хотя бы ради "горящих звезд".

Даже не хочется говорить о том, как поют.

Ballo en Maschera

Vienna State Opera
31 May 1987

Riccardo Placido Domingo
Renato Piero Cappucilli
Amelia Maria Chiara
Ulrica Ludmilla Schemtschuk
Oscar Patrizia Pace
Silvano Claudio Otelli
Samule Alfred Sramek
Tom Goran Simic
Judge Alexander Maly
Servant Franz Kasemann

Conductor Claudio Abbado

Жил да был, жил да был, жил да был одни король
Правил он, как мог, страною и людьми.
Звался он Луи Второй, звался он Луи Второй Густав Третий...
Но, впрочем, песня не о нем, а любви.

Так вот король Густав был очень-очень добрый. Даже можно сказать, невероятно добрый. Ему и в голову не приходило, что кто-то в его прекрасной Швеции может желать ему зла. Ведь его народ любит его точно так же, как и он любит народ.
Но был у Густава секретарь, которого звали типичным шведским именем - Ренато. Он отличался тем, что смотрел на мир просто и по-военному. Упал-отжался, одним словом. Простой, прямолинейный, но честный человек. Возможно именно от своей прямолинейности, он в первом ариозо никак не мог сойтись с Аббадо, не смотря на отчаянные попытки последнего его поймать. Ага, так вот приходит Ренато к Королю и прямо ему так и говорит, мол, Государь, заговор готовится. Ты погибнешь, что ж отчизна? Кто тебя заменит ей?
А надо сказать, что Король был влюблен в жену секретаря. И видимо, не просто влюблен, а любил ее очень сильно. Возможно, первый раз полюбил по-настоящему. Но чувства свои он скрывает. И не потому, что королю не положено любить не принцессу, да к тому же замужнюю женщину, а потому, что он не хотел и не мог скомпрометировать любимую. Все из-за своей доброты и благородства.
Но тут короля отвлекают от приятных дум об Амелии государственным вопросом о цыганке, которая, понимаешь, предсказывает всем судьбу... И ведь, зараза такая, делает это правильно, да еще и пошлину в казну не платит!!! Но Густав, опять же из-за доброты, ничего не имеет против "вещей Севиллы". Да еще и Оскар говорит, что Ульрика-то хорошая. Однако, чтобы развеять все подозрения у придворных, он решает устроить колдунье "Испытание". И вот под веселый и заразительный "кан-кан" вся честная компания отправляется в злачные районы Стокгольма.

Берлога Ульрики. Гадает бабка. Страху наводит на простолюдинов. Но ведь, опять же, в профессии своей была она очень квалифицирована. Всем честно говорила, что их ждет. Густав спрятавшись наблюдает за всем этим таинством. Но вдруг видит, как к старухе является слуга Амелии. О, как оказывается! И вот спрятавшись еще укромней, король подслушивает разговор колдуньи и несчастной женщиной. Амелия признается, что любит... но не может так жить больше. Что ж делать? Бабка, естественно, дает ей самое верное средство... черной-черной ночечькой, милое дитя, иди-ка ты на пустырь за городской стеной и сорви там чудодейственное растение... жють какая! Амелия уходит. И только она успевает скрыться, вваливается толпа придворных, уверенные, что в рыбацких нарядах их не отличить от местных жителей.
Густаво просит цыганку погадать ему. Баба смотрит на его ладонь и отказывается говорить. Но, видать, что-то было в голосе и внешности "морячка", что Ульрика все же открыла ему всю правду о скорой смерти. И что убийцей будет первый, кто пожмет ему руку. Не по себе всем стало. Но Густав, чтобы не испортить веселье, шутит... мол, скерцо твое профицие, бабушка... (но сам-то в душе не уверен... скерцо ли... кто ее знает, гадалку-то эту). Отсмеявшись, он предлагает всем пожать ему руку. Естественно, в ужасе все от отступают от него. Кому охота грех на душу принимать? Но король упертый был… Видимо, хотел самого себя убедить, что шутка это все.
-Нессуно! Экколо! - это значит, нессунька пришел... и пожал ему руку (очередная опера, где нессуня проявил себя с нехорошей стороны).
Холодок пробежал по спине всех, кто там был... Но тут вваливается Сильвано и заявляет, что наш король Густав самый-самый лучший король на свете. Добрее быть нельзя! И все славят любимого монарха!!!
Конец первого акта.
Поют здорово!
Каппа в таком возрасте... просто молодец!!! В ударе. Голос, в смысле.
Оскар очаровательный.
А вот на Дома, похоже, нашло вдохновение. Обалденный! КОРОЛЬ!!! Самый настоящий.
Канцонетта с нижними до спета. И так смачно!!!
Правда, басит, собака. Но невероятно красиво!
И фантастический Аббадо! Очень мягкий, трогательный и вместе с тем трагический. А уж страху навел какого... ой мама!
продолжение следует...

Третий акт. Амелия поет арию. Она ни в чем не раскаивается. Но может сказать в свое оправдание только то, что перед мужем она чиста. Если он хочет ее прогнать, пусть атак и будет. Поймет. Гордая такая у Кьяры девушка получилась.
Ренато все никак не может придти в себя. Он ее так любил! Души в ней не чаял... а она. Не понять ему, что "любимая, марш в койку" не идет ни в какое сравнение с королевскими ухаживаниями. Эх, и жалко его с одной стороны... а с другой...
Что же делать? Ах, да... мстить!!! Ну, что ж, если король меня предал, то моя совесть будет чиста.
Приперлись заговорщики. Обалдели от решения Ренато. Но им же лучше. Кто как ни секретарь все про короля знает?
Но чья рука будет рукой возмездия? Логично - жребий.
О, Амелия, как хорошо, что ты мимо проходила... вытяни бумажку, у тебя рука легкая. Кстати, и не смей отказываться от посещения бала-маскерада. Поняла?!! А теперь иди... стой, бумажку-то отдай!
А тут еще и Оскар бегает. (ой, что-то тут в ансамбле Кьяра намудрила).
Так что ж там в бумажке-то написано?
Ренато! Иль мьо номе!!!
Ура!

Густаво у себя в кабинете. Собирается подписать бумагу, чтобы отослать Ренато с женой подальше от двора. И не потому что боится чего-то? А исключительно из-за своего благородства! Как же он ее любит! Ком в горле у Гутаво! Но... подписал. (как же красиво поет!!!)
Прибегает Оскар, пора идти на бал-маскарад. Амелияааааааааа!!!

Гости в сборе. Все в масках. Вселятся, танцуют. Кроме заговорщиков. Где же король?
А вот и Оскар. Песенки поет. Щас мы у него узнаем "в целях защиты государственных интересов" в каком наряде Густаво. Черное домино с розовым бантом! Отлично! Злые люди занимают свои места, согласно диспозиции. Все придворные танцуют
Менуэт. Густаво и Амелия встречается. Он говорит ей, что подписал указ о назначении Ренато в отдаленный гарнизон.
Сердце Амелии разрывается. Она спешит предупредить любимого об опасности.
Прощание затягивается. И вот на последнем, Аддио!.. нож в сердце!
О ужас!!! Король ранен!
Ренато схвачен!
Но-но, лашате ло! - срывающимся голосом говорит Густаво!
Ренато, твоя жена невинна пред тобой. Ничего не было! Вот указ... возьми! (падает на руки придворных)
Ренато все еще не веря, читает документ. О, Боже! Так это правда?
Всеобщее горе.
Густаво приходит в себя.
Аддио, пер семпре мьей фильи! Аддио любимая Патрия!
Ааа, ай ме.. .мьей фильи... персееем.. (сорвался)... (шепотом) аддио!
Король умер!
Занавес!
Овации!

Аббадо - СУПЕР!
Дом - ГЕНИЙ!
Каппа - СИЛЬНО!
Кьяра - ОЧЕНЬ ХОРОШО (хотя по мне резковат голос)
ОСКАР - Весело и легко!!!

Второй акт начинается с картины полнейшего бардака.  :tease: То есть буквально. Это не естественная праздничная суета, а именно бардак. Что-то без конца крутится, вертится, шныряет туда-сюда и пр. Кто-то гоняет на роликах. Гоняют, кстати, по довольно узкой полосе вокруг оркестровой ямы. Оркестр как бы «вкопан» посреди сцены. Понятно, что его прикрыли сеточкой на всякий пожарный, но всё равно сердце ёкнуло при виде этой картины. Публика гуляет весьма колоритная.  Уроды тут и там. Карлик, двухметровая тётка с белой горжеткой и мундштуком, больше похожая на трансвестита (может, кстати, это он и есть?) Какая-то придурочная декольтированная беременная месяце минимум на восьмом, крепко поддатая – заигрывает с Марселем. И откуда-то пищащий младенчик в коляске – видимо, приволокла его сюда такая же придурочная мамаша или нянька. Официант – чистый Фантомас, только вымазан белым. Парпиньоль – азият – появляется с ящиком игрушек, на котором болтаются премиленькие маленькие скелетики. Короче, дурдом. Гораздо больше напоминает Хэллоуин, чем Рождественский сочельник.  015

Мюзета является как натуральная б…  :brun: Безо всяких комплексов на ходу  прилюдно задирает юбку, поправляя чулок. Шонар встречает её смачным свистом в два пальца. Она уже девушка лет где-то 28-58. Так что папик Альциндор смотрится рядом с ней, я бы даже сказала, вполне гармонично. Приличный человек, тёмный кустюм в полосочку… И чего ей было не так? Ну, лысоват, ну, тостоват. Дык ить и сама тоже не ландыш майский. Ох, дура-баба. Голос звучал прилично. В вальсе только подвизгнула в начале, а потом разогрелась, ничего. Рожи, правда, корчит такие, что детей пугать можно.

И вот во всём этом паноптикуме по сути одно светлое пятно – двое нормальных влюблённых людей в сумасшедшем доме.  :1111: Потому они особенно заметны.  Контраст дивный. Пока остальные лаются, ругаются, дерутся, эти двое нормальных при любой возможности просто и незатейливо целуются, посылая всех нафик.  :abs: И это хорошо, и это правильно.  Жизнь прекрасна и удивительна.  029

В третьем действии никаких особых откровений не обнаружила, потому долго рассказывать о нём не буду. Скажу только, что акт зверски мрачный.  :ph34r:  :ph34r:  :ph34r:
Это не городская застава, а КПП на советско-китайской границе времён застоя с пристрастным досмотром и контролем документов – жуть!!! Дядька в форме всем грубо светит в лицо фонариком и смотрит  очень сурово как на потенциальных террористов. Впечатление исключительно тяжёлое, особенно на фоне очередной каркасной конструкции. Валит снег, все клацают зубами, ходят мужики в форме то ли гестаповцев, то ли КГБшников (но во французистых каскетках, блиннн). В общем, ещё до появления Мими становится ясно, что хиханьки закончились.  010 Но даже и здесь на заднем плане где-то у режиссёра, видимо, сидела мысль, что молодость с неизбежностью смерти полностью смиряется, наверное, только в самый момент смерти. А до того всё равно где-то брезжит надежда, что выкрутимся. Под конец Мими с Рудольфом не понуро удаляются, а убегают, швыряя друг в друга снегом.

И последний акт начинается как раз с ощущения такой надежды. Рудольф и Марсель в светленьком, сидят-чирикают. На Рудольфе красная шляпка Мими. Даже упоминание о дамах сердца вызывает у них в первый момент не меланхолическую грусть, а что-то вроде «кусачей» досады, когда про себя говорится: «Да пошли вы все… Без вас дышится легче». Потом, конечно, оба начинают уже соплями растекаться…  010 До очередного прибытия провизии, естественно.  029 Тут балаган возобновляется с силой первых двух актов. Рудольф демонстрирует весьма достойный для оперного певца баллон и даже в такт сигает. В общем, до появления Мюзетты народ колбасится от души - это представлено весьма правдоподобно, без натяжек.

Вот. (с) Что же касается всего дальнейшего, то оно выдержано примерно в том духе, в каком всегда традиционно выдерживался финал «Богемы» (во всяком случае, из того, что видела я). Так что рассказывать особо нечего. Только непонятно, при чём тут муфта, когда все в летнем – и даже Мими внесли в каком-то легкомысленном платьице и кружевном жакетике, даже не надетом, а только наброшенном на плечи. И ещё Рудольф вместо того, чтобы канонически броситься на тело умершей Мими, ковыляет к ней шаркающей кавалерийской походкой, еле переставляя полусогнутые ноги как паралитик – да так и не доходит. Выглядит это, конечно, немножко по-дурацки. Но в принципе, это мелочи. По крайней мере, для меня они погоды не сделали. Вчепятление от спектакля в целом осталось весьма положительное.   002

Фсё. Не бейте очень больно.

Тема родилась из веселого трепа в аське воскресным утром, когда я, повеселившись и забыв об этом, получил через пару часов такое чудо.  007
Народ должен знать своих героев в лицо. Тема-то неисчерпаемая.

«Электропылесос как наивысшая степень развития электровеника»,
«Эмоциональный подъем электровеника как предпосылка эмоционального накала электропылесоса».
Диссертационное исследование
на научную степень Кандидата электровениковедения.

Соискатель: Галя
Рецензент: доктор электровениковедения Кактус

1. Введение
2. Основная часть
3. Заключение
4. Библиография

1. Введение

       Электровеник как один наиболее яркий подвид вида вокалистов из семейства оперных певцов сформировался окончательно в 40-е 50-е года двадцатого века. Это связано с появлением большого количества электровеников, которые пришли на смену поколению электрочайников, кипятящихся и кипящих, но не сметающих все на своем пути. Появление данного подвида было обусловлено сложной совокупностью социальных и эмоциональных факторов. Можно утверждать, опираясь на данные научных исследований, что методы селекции в данном случае не применялись, и  описываемый подвид появился путем естественной эволюции,  благодаря огромному таланту наиболее ярких представителей этого подвида.

2. Основная часть.

       Электровеник как подвид вокалистов представляет собой достаточно спорную с точки зрения классификации фигуру, ибо вид этот изменчивый. Известны случаи, когда электровеник имеет тенденцию эволюционирвать в электропылесос.
       Законченными представителями подвида электровеников можно считать Этторе Бастьянини, Джузеппе Таддеи, Марио Серени.

       а) Пламенный электровеник - Этторе Бастьянини 1.  Выдающийся темно-сине-бархатный электровеник, которого редко можно сравнить с другими представителями вида вокалистов.
       Яркая и открытая, электровениковость Бастьянини наиболее ярко проявляется … Здесь исследование рискует зайти в тупик в связи с тем, что трудно определить такую партию. На наш взгляд, это Ренато в записи, где в порыве электровеник сломал стул. Или Скарпиа 2. 
       
         б) Страстный электровеник – Марио Серени. Гусмано 3 в исполнении Серени 4 позволяет однозначно отнести его к этому виду. Порывистый и страстный, Серени как электровеник уникален, так как сочетает наиболее яркие качества электровеника с нежностью и лиричностью. В чем исследователи не раз убеждались, посмотрев сцену игры в карты из «Девушки с Запада». Некоторые электровениковеды также высказывались о Серени-Карлосе ди Варгасе 5. 

       в)  Большой солнечный электровеник Джузеппе Таддеи 6.  Электровеник большой, плюшевый, но при этом невероятно сильный и волевой. Потрясающе эмоционально открытый и сметающий все, если его разозлить вдруг. Электровениковость Таддеи может проявиться порой неожиданно, например, в Симоне Бокканегре или Макбете 8. Чрезвычайная эмоциональная напряженность Скарпиа –Таддеи никогда не ставилась наукой под сомнение.

       Особенность данного электровеника состоит в немереном искрящемся электро-чувстве юмора Таддеи. Примером того служат его Фальстаф и Папагено и Дулькамара.

      г) Руджеро Раймонди. Самый низкий из подвида электровеников. Своей яркостью и страстью заставляющий не отрываться почти ни от одной своей записи. Остальным представителям семейства вокалистов в момент, когда этот электровеник заводится окончательно, рядом находится опасно. Ибо можно не выдержать такого выброса электроэнергии, которая в такие момента не поддается измерению – Сильва, Скарпиа.
       При этом тонкий и умный и очень соблазнительный электровеник – Жуан, например

      д) В науке принято еще выделять такой подвид, как скрытый электровеник. Электровеник в душЕ. К таким представителям семейства вокалистов можно отнести Петри и очень редко Каппуччилли 9. Эмоциональность данного вида электровеников ценна тем, что она очень глубокая, тонкая, сильная, но при этом скрытая, и иногда прорывается наружу, отчего эффект воздействия бывает необычайно сильным. Конечно, вопрос отнесении этих вокалистов к подвиду электровеника спорен, однако электровениковость Каппуччилли – Яго неопровержима.
      
3. Заключение

       Результаты данного исследования позволяют сделать определенный вывод о том, что электровеник является достаточно редким, если не сказать уникальным подвидом вокалистов из семейства оперных певцов. Подвид, в годы своего существования с тенденцией к эволюционированию в электропылесосы в моменты наивысшего вдохновения и эмоционального накала. Подвид умирающий, уступивший место электроколобкам и электрочмо – как результату исчезновения электровеников.

------------------------------------------------------------
1. Ничче не говорит, но уж очень хороший. Норовит лезть целовацца» (см. Кактус о Басти с Калласс)
2.  «Человек встал в позу и говорит: Вот какая я редиска!» (см. Кактус о Бастьянини-Скарпиа).
3. «И Серени... роскошен просто! Хищный такой» (см. Кактус о Серени-Гусмано»)
4. «А вот когда об этом же самом рычит Серени (поет вообще-то, но с его звуком РРР - РРРРычит!), это совсем другое дело «(см. то же).
5. «Пел долго, и, если б не пытался кричать от ярости и обиды, очень даже красиво. А так эмоции зашкаливали, электровеник, блин». (см. Кактус о Серени-Карлосе)
6. «Таддея ем в любом виде!» (см. Кактус о Таддеи)
7. «И потом, Таддей так пел...хм.. горячо, что я расплавился.».. (там же)
8. «Правда, ИМХО так, как его поет Таддей, его не поет никто».. (см. Кактус о Таддеи-Макбете)
9. «И за этой его сдержанностью сейчас я вижу глубокого и интересного человека.» (См. Кактус о Каппуччилли)

4. Библиография.

1.Кактус. Письма, избранное в 8-ми томах.
2.Кактус на Папагено, Избранное в томах, не поддающихся исчислению.
3.Посылки Новосибирск – Москва (тяжелые и большие), избранное.