Греминский бал. Та же комната, только все не бежевое, а помпезно красно-белое.

Да, Гремин в обычно смокинге. Онегин в каком-то цветном пиджаке, вроде бархатном. Все дамы либо в серых, либо в белых платьях - гамма такакя однородная, цветом выделяется только Онегин. Входит Татьяна, такая же шикарная как все, но такая же серая. Ну, в общем, как положено.

Вбегает Онегин с букетом живых роз

Поклоны:

Пока Маре отсыпается и отдыхает -

Отдохнула.
И решила написать еще кое-что про эту постановку, поскольку она меня все же задела. Есть спектакли, от которых остается лишь некое послевкусие в виде досады на плохую режиссуру или исполнение и больше ничего. А здесь и на следующий день продолжаешь пропускать увиденное через себя и размышлять.
Почему у меня не возникает желание сравнивать традиционную постановку с черняковской? Потому что за внешне сохраненным сюжетом внутреннее содержание спектакля здесь совершенно иное. И даже музыка воспринимается  по-другому (мне иным показался ритмический рисунок).
Понимаю, что возможно выскажу крамольную мысль, но это прочтение сюжета, очень далекое от прочтения Чайковского, в то же время в чем-то оказалось ближе к первооснове – «Онегину» Пушкина. Чайковский в первую очередь показал личную драму Татьяны, Онегина и Ленского и чуть-чуть - срез общества: провинциального и столичного. И показал общество достаточно идеалистично, с легкой иронией по отношению к  Лариной и ее гостям, и с почтением к высшему свету (там один полонез чего стОит и благородный Гремин!).  Как вы помните, роман Пушкина именуется "энциклопедией русской жизни". Так вот, Черняков выпукло показал одну из ипостасей этой жизни - общество, причем, общество мало привлекательное,  абсолютно лишенное способности к эмпатии, т.е. сопереживанию. По-моему, он не случайно всех одел однообразно, посадил всех за стол (здесь только пьют, едят, пляшут, гогочут и спят), убрал природу и вообще какие-либо признаки духовной жизни. Здесь только один отголосок чего-то по-человечески душевного прозвучал, когда в первой картине гости вдруг за столом запели «Болят мои белы рученьки» и потом «Уж, как по мосту-мосточку»  (все это сопряжено с воспоминаниями Лариной о прошлой жизни и наводит на мысль, что это пение тоже лишь отголосок прошлого, и ты по ходу спектакля дальше понимаешь: да, это «рудимент»…). И черняковская Татьяна  из этой же среды,  этой средой частично пропитанная и уже сломленная  - истеричка. Здесь не может быть просто легкомысленной и недалекой умом Ольги, здесь Ольга эмоционально тупая,  злая и расчетливая. Онегин здесь тоже другой – мелкий и… мелочный. Пушкинская Татьяна, и Татьяна Чайковского на ТАКОГО Онегина даже и внимания не обратила бы. Его проснувшаяся спустя годы любовь не убеждает, а воспринимается как отчаянное желание хоть здесь утвердиться, раз ничего не вышло в жизни.  И Гремин выделяется не духовным благородством, а явно лишь своим должностным положением и богатством. Я думаю, что "высший свет"здесь – это те же гости Лариной, но по случаю подзаработавшие и переселившиеся в столицу, своего рода «новые русские».
В этом спектакле у героев  почти не осталось интима, размышлений «про себя», свидетельствующих о ПЕРЕЖИВАНИИ. То, о чем  в старой постановке они говорили с собой наедине или доверяли кому-то в приватной беседе, здесь поется на публику (не на зрителей, а на  участников действия за столом): Татьяна и Ольга не для себя музицируют, а поют гостям; Ларина предается воспоминаниям в компании десятка гостей; Онегин со злобой бросает гостям: «Наслушался довольно я разных сплетен мерзких!» и т.д.,  свое ариозо «И здесь мне скучно» он произносит  как тост за столом; Гремин  свою арию поет «на показ» гостям с бокалом в руках (тоже как тост); Татьяна  своим «О, как мне тяжело! Опять Онегин…» жалуется…  Гремину. Здесь, в этом обществе нет места внутренней жизни, здесь почти все - на публику. Даже  когда герои хотят остаться наедине с собой, за ними подглядывают (прислуга – за Татьяной), их подслушивают ( подвыпившая гостья –  Ленского).
У кого-то прозвучало, что в этой постановке незримо просматривается что-то чеховское. А мне вот сразу вспомнился Грибоедов. И Ленского я восприняла скорее как Чацкого с его горем от ума. Он здесь единственно искренний и здоровый духом персонаж. И что его может ожидать в этой духоте? Да то, что и случилось...  В этом контексте исполнение куплетов Трике  Ленским совершенно оправдано, на мой взгляд. И эта сцена  (в исполнении  Э.Гудвина) прозвучала отчаянно, пронзительно, трагично. Режиссер не делал его клоуном: он не клоун, он тот самый Паяц, с душой и сердцем. И по мне именно он  - главный герой этой постановки. Не Онегин, демонстративная попытка которого застрелиться на глазах у Татьяны выглядит как мелкий шантаж. Не Татьяна, которая не может сама справиться с борьбой мотивов в финале (не сама она покидает Онегина, а Гремин ее уводит).
В общем, это совсем другой «Евгений Онегин». Меня далеко не во всем устроил этот спектакль, но все же он показался интересным. Не знаю, то ли имел в виду Черняков, что я увидела. Но есть одно, в чем я с постановщиками категорически не могу согласиться. Они говорили, что вернулись к первоначальному формату лирических сцен. Да нет в этом спектакле ничего лирического и в помине!  А вот веризмом отдавало здорово, здесь я согласна с Павлом.
Ну, уж про исполнителей писать не буду, и так получилось много...

Наконец я решил заступиться за, на мой взгляд, незаслуженно обозванный Нати и Кроликом скучным «Бал-маскарад» 1956 года, с Ди Стефано, Бастьянини, Стеллой и Стиньяни (за пультом Гавадзени), не так давно вышедший на «Ариадне» (а оказывается еще и на Myto: http://www.operaclass.com/catalogo/disco.a...Cat=oc&idioma=). Я не нашел в нем ничего скучного или проходного, слушал, как будто читал захватывающий роман, голоса мне показались до того красивыми и сочными, а характеры до того яркими, что вот решил-таки вновь взяться за перо, хотя музы вокруг меня последнее время не очень-то летают.
Итак, роман.
Сразу очень много обещает оркестровая интродукция: никаких вам полутонов и акварелей – яркими красками тут же с места в карьер объясняют, что сейчас вот тут развернется Драма, театрально-красивая, такая, что позволит вам от души два часа провести в вымышленном мире, наплевав на льющий за окном дождь и дразнящие ароматы клейких зеленых листочков, перемешанные с выхлопными газами и необходимостью пилить в сберкассу.
Занавес открывается, и там сразу парча, гобелены с райскими птицами, козетки с рокайльными позолоченными завитушками, в общем, все, что выдает вкус властителя и сибарита-пофигиста, имеющего, однако, неоспоримые достоинства: такую страстную влюбленность в жизнь, искренность и стремление видеть везде только самое лучшее, что перед этим почти никто не может устоять. Каждый день его утро встречает прохладой и ветром встречает река, и пока у него было повода увидеть черную сторону жизни – его оптимизм побеждал все что угодно. Хотя вообще-то ну да, вон там стоит Никола Заккариа, мрачный как туча, вечно в трауре (самому, небось, надоело), хотя Риккардо ну вот в смерти его брата был ни капельки не виноват – просто так склалось... А рядом его приятель Сильвио Майоника, тоже обиженный, но скорее из солидарности с Заккарией. Он (Майоника) уже давно новый коттедж себе построил, взамен того, которого лишился из-за ошибки подрядчика, внесенной в неосмотрительно подписанный Риккардо строительный акт.
Да, а каково по сто бумажек в день подписывать! Бумажки эти вечные. Хорошо хоть Оскар (Рибетти) не вешает носа. Этого мальчишку к Риккардо пристроила кормилица, когда тот еще был совсем пацаном и «ну такой ангел, такой послушный мальчик». Но граф его разбаловал, и сейчас пацан уже явно из ангелочка становится вполне нагловатым риккардовым френдом. Оскар приволок распечатку списка гостей на грядущий бал-маскарад. Там будет Амелия, жена Ренато! Этот бурундук Ренато вечно супругу держит под замком, никуда не вывозит, вопреки этикету (пользуется своим исключительным положением доверенного лица, блин!). Риккардо-то и видел ее мельком, но запала она ему в мозги крепко: все же остальные дамы при дворе давно изучены тем или иным способом, а тут, можно сказать, свежий женский экземпляр… Нет, надо этого мизантропа заставить как следует представить жену ко двору. О, а вот и Ренато. Притащился. Как всегда при галстуке, очки в роговой оправе и кожаный портфель с целой кипой бумаг, будь они неладны… И завел опять бодягу про отчизну и про то, что надо себя беречь для подданных. Нет, он конечно прав. Ренато вообще всегда прав, с ним невозможно спорить: сильный, солидный, умный, опытный – собственно говоря, главную часть этой так называемой государственной работы делает именно он. Но народ-то любит не Ренато, а безбашенного Риккардо, не в костюме и при галстуке, а в джинсах и свитере.
Эге, а тут среди этой бюрократической скучищи попалась смешная бумажка про гадалку. Да какие в наши дни гадалки? Чай, не XII век на дворе. Прикольно будет поглядеть на нее. Нет, Гавадзени не будет вам играть канкан, и не надейтесь. У него финал первого акта – как тяжелый разноцветный парчовый занавес.
Отправился Риккардо, значит, поглядеть, что за гадалка. Мамма миа! А там сидит ТАКАЯ, каких вообще не бывает. Комната почти пустая, голоса раздаются неизвестно откуда, в центре монитор с диагональю 42 дюйма, а из чего сделан – непонятно, где и какой системный блок – тоже неясно, при этом сенсорный экран – она как его коснется, так сразу все будущее и предскажет. А сама одета тоже непонятно во что, и выглядит не пойми как, и голос тоже не пойми какой, но пугает и убеждает в натуре – явно не шарлатанка по объявлению в газете, чуть кто не по ней – превратит мигом в жабу и думать забудет. Поэтому Риккардо тихонечко решил пока постоять позади сенсорного экрана. А тут – Амелия! Ух ты! Вот это женщина! Да она еще красивше, чем он ее запомнил на последнем балу! Формы и спереди и сзади, и голос соответствующий. И сколько страсти в том голосе. Черт побери, и этим голосом она просит – невероятно! – чтобы ей не дали любить! Нет, этого Риккардо никогда не потерпит! Эта женщина рождена для любви! Придется принимать меры.
И тут граф обнаруживает, что вообще-то давно забыл смысл слова «любовь», и тут вдруг оно (слово) звучит для него как-то свежо и ново. И вот он, под топот ввалившихся к гадалке и уже изрядно выпивших товарищей, поет песенку про море, то есть вообще-то она не про море, но поди объясни… Про то, как захватило и понесло, в общем. Поэтому есть в этой песенке такая пронзительность и даже надрывность: ну нельзя же вот сейчас сказать всем – меня плющит, потому что я, кажись, полюбил в первый раз в жизни, а впрочем я сам не знаю. В общем, и желание всем рассказать про чуйства, и невозможность сделать это адекватно.
А у Ульрики на мониторе тем временем высветилась про Риккардо плохая и недвусмысленная информация. А этот пижон песенки про море поет. Ну и как ему вдолбить, что 42-дюймовый монитор и невидимый системный блок не врут? Она уж и брови смоляные сдвигала, и страшное лицо делала, и баритоном пела, любой бы уже все давно понял. Но только не Ди Стефано. Он живет здесь и сейчас.
Ах да. Еще пришел этот… с портфелем. Руку пожал. Эта непонятная ведьма с небывалым монитором сказала, что кто пожмет – тот и убьет. Ну, несерьезно это. Проехали. Куда важнее не дать Амелии надругаться над собственной душой, там, на этой помойке с трупами, куда ее гадалка отправила в полночь.
А Амелия тем временем всерьез собирается поломать свою жизнь. Трава-то сильнодействующая, и она это понимает. У-у-у, как понимает. КАК ее ломает! Вот ведь, пучок травки сварить и скушать – и всю жизнь коту под хвост. Ди Стефано прибегает с криком «Но, джаммаи!» Ни за что! И тут же на него обрушивается целый ушат любви. Он упивается сначала своими чувствами, потом ее чувствами, потом их слиянием, потом заходится просто от того, что он сочинил себе мировую любовь, она изо всех сил старается соответствовать, хотя, в общем, какая разница? Будь на месте Стеллы Куртис-Верна, результат был бы тот же. Хотя со Стеллой фреска выходит ярче.
И тут приходит Ренато. Хорошо хоть на этот раз портфель дома оставил. Опять он со своим вечным занудством: скройся, тебе грозит опасность и т.п. Риккардо влип. То есть сначала-то у него мысли банальные: все так некстати, чужая жена, некрасиво, завтра в прессе будут сплетни, да еще тут заговорщики эти.
Но жена-то не чужая, а верного человека. Блин, не просто верного человека, а друга! Да-да… Ренато… Единственный настоящий друг. Как же он раньше этого не понимал. И вот теперь вынужден линять отсюда, как шакал, оставляя этого прекрасного благородного человека на растерзание циникам Заккарии с Майоникой.
Ренато между тем ведет Амелию до дому, как обещал. Тембристые повизгивания Стеллы в трио не навели его на мысль, что под вуалью – его супруга, он с медвежьей заботливостью опекает даму и с уверенностью ее защищает. Тем более тут Заккария – достоянный соперник. И тем больнее насмешка от него. На самом деле он был готов ко всему. А она свое «О чель, пьета!» произносит как заранее выученную реплику. Она уже давно себе в воображении сочинила образ мученицы.
Заккариа с Майоникой кайфуют: им предоставляется возможность принять участие в красивом ансамбле, и они эту возможность используют в полной мере, поддерживаемые Гавадзени – основательные такие статичные статисты, роскошные моржи с пышными усами. При этом даже вдвоем не перепевают одного Бастьянини, подающего реплику Converreste al tetto mio sul mattino di domani? так, что у любого бы отбило охоту прийти к Ренато завтра утречком. Амелия рыдает, заламывая руки и театрально всхлипывая – надо же соответствовать величию мужа.
Дошли, наконец, до дому. Добирались неимоверно долго, потому что во всем городе отключили свет, и трамваи не ходили. Всю дорогу она пыталась «поговорить по душам», а он мрачно отвечал: «Потом». И вот они пришли домой, он мысленно прокручивал, что ей скажет, но вместо придуманных красивых фраз может лишь в изнеможении кинуть ей несколько совершенно шаблонных упреков, от которых его самого тошнит. Кто бы чего понимал.
Она была дочкой графского конюшего, чахлой бледной близорукой девочкой с брекетами. И он на ней женился, потому что влюбился. У нее было плохое здоровье, сильный токсикоз, потом тяжелые роды, потом мастит и т.п. Он любил ее всегда – бледной, больной, невзрачной. Опекал, пестовал. Она для него была бриллиантом. Хотя не любила его никогда. Но благодаря его заботам из серенькой мышки Амелия постепенно превратилась в настоящую красавицу, сняла брекеты, вставила цветные контактные линзы, пополнела и расцвела для любви. Она этой любви ждала-ждала, а ее все не было. Муж вечно торчал в офисе со своими сметами, счетами и донесениями, а она сидела дома с ребенком. Поэтому ей показалось, что граф Риккардо – это и есть то самое Большое и Настоящее Чувство. Но это оказалось не так. Потому что оказывается, что самый прекрасный, самый хороший человек на свете – ее муж, которого она этой ночью увидела в новом свете: сильным, смелым, великодушным.
И вот теперь вся его жизнь разрушена, и он со всей своей прямолинейностью намерен использовать самый логичный для него выход – ликвидировать ее на фиг. Она просит про сына, понимая, что не может просто сказать Ренато «прости меня, я не виновата, я на самом деле тебя люблю!».
Он прогоняет ее, мечется, понимая, что все они, все – и он, и она, и Риккардо – жертвы и виновники одновременно. Самоугрызаемся и терзаемся. При этом воспоминания о любви-нежности не катят совсем.
Поэтому появление заговорщиков выглядит как решение всех проблем. Есть пострадавшие, есть виновный, все понятно, логично и разложено по полочкам. Уверено, плотно, крупными красивыми голосами. Тут не место психологическим нюансам, тут мы сейчас споем пионэрскую песню «Dunque l'onta di tutti sol una, uno il cor, la nostra ira sara, sara», чтобы несколько лихорадочно убедить себя и соратников. Пусть в убеждении иногда дрожит от напряжения голос.
А Риккардо тем временем понял, каких плохих вещей можно наделать из-за легкомыслия. Жизнь как-то проскользает мимо – забавы да удовольствия, а ничего истинного в ней, оказывается, и не было. Увлекся он красивой девушкой, а в результате разрушил крепкую семью, предал лучшего друга (Ну вот кто теперь будет помогать ему управлять графством?). Графу очень грустно. Нужно постараться исправить хотя бы что-то. Хотя… что тут можно исправить? Нужно опять идти веселиться, будь неладны эти балы, надоели ужасно. Да тут еще мальчишка-паж со своими «тра-ла-ла», вырастет ведь такой же, как Риккардо, ну и что хорошего?
Как все-таки красива эта Амелия… Что-то она говорит про то, что нужно бежать отсюда. Зачем? Все равно уже теперь…Они чужие друг для друга, и оба это понимают. Поэтому удар кинжалом – пожалуй, для всех лучший выход. Конечно, лучше умереть красиво! На балу, среди роскошных декораций, в окружении тех, кто еще восхищается тобой. А Ренато и Амелия, может быть, еще будут счастливы.

Roberto Devereux. DVD

Elisabetta - Alexandrina Pendatchanska 
Lord Duca di Nottingham - Roberto Servile 
Sara -  Ildiko Komlosi 
Roberto Devereux -  Giuseppe Sabbatini 

Conductor - Alain Guingal
Director - Alberto Fassini
Costumes - David Walker
Teatro San Carlo
1998

Добрый Роман подарил мне DVD этого спектакля давным-давно, понравилось мне это от первой ноты до последней, несколько раз пересматривал-переслушивал, а нашел время написать только сейчас – поверхностно не хотелось. Упоительное зрелище и слушалище: красиво, благородно, ярко, тонко, и при этом вроде бы никаких сценических наворотов/изысков. На первый взгляд просто качественный кринолиновый спектакль с нарядными костюмами и декорациями – таких много, но здесь прямо глаз не оторвать, любуешься и всё.
Мне показалось, что это оттого, что все без исключения исполнители, (включая даже совершенно ацтойного тенора-компримария лорда Чечила), от дирижера и солистов до последнего хориста самозабвенно увлечены музыкой, своими ролями, своими героями, сюжетом. Им там хорошо, на сцене. Поэтому минут через 15 перестаешь думать о том, как поют (хорошо поют!), а просто балдеешь, плывя по течению музыки, и полное ощущение, что ты в театре, что это всё разворачивается вот здесь и сейчас.
Всё получается как будто само: характеры, пластика, выражения лиц, все оттенки. Оркестр деликатно аккомпанирует певцам, все темпы естественны, как дыхание. Никто не наигрывает, никто ничего из себя не изображает. Все подчинены музыке, каждый жест, каждое движение.
Дряхлая страшная хромая Елизавета

движется, переваливаясь, как гусыня, и одновременно еще вихляясь всем корпусом. Ну, такая исполнительская традиция, но как эта пластика изумительно здесь рифмуется с ее капризными колоратурами.
Пендантчанска замечательная. Шикарная актриса и виртуознейший мастер. Просто супер! Как вышла, как начала всех строить – сразу статисты веером вокруг нее по сцене разметались, и это очень хорошо сделано. Темпераменту у нее немерено. Причем она еще и умудрилась быть разной. В первом акте – матушка-государыня-самодура. Как она липнет к своему Робертику – это надо видеть!

Во втором – властная и умная королева,

в последнем – старая несчастная женщина. Трагизму настоящего нагнала. Сидит на роскошной кровати под балдахином, вокруг фрейлины: «Благодетельница наша, как изволили гулять?», а она в черном халате поверх белой ночной сорочки, с седыми патлами, в чепце ночном, скорчилась – и жалко ее, и страшно.

Понятно, что ее любовь к Роберто – наваждение, и она понимает, что все ложь, и что она смешна и жалка. Причем, еще раз подчеркну: никаких специальных драматических усилий для этого, кажется, не прикладывалось. Только полное подчинение музыке.
Вообще удивительно, как они все друг друга слушают, как внимательны друг к другу, какие хорошие партнеры. Баритон поет кабалетту, тенор просто стоит, на него смотрит и его слушает, но глядеть на это совсем не скучно. Баритону вот-вот брать высокую «соль» в коде, тенор сначала поднимает подбородок, потом набирает воздуху в грудь побольше, потом – два шага к баритону. Просто-таки как будто поет мысленно вместе с ним. Сопереживает.
По тенору (Саббатини) у нас тут главный специалист Нати, слушавшая его живьем В ПАРТИИ ЛЕНСКОГО. Говорит, голос некрасивый, но красивое пиано. М-да. Голос правда на любителя (меня устраивает). А уж что касается мастерства в целом и пиано в частности – то просто пятерка с плюсом. Уж такие филировки, уж такие оттенки, такие фразировочные загогулины – ну соловей, чисто соловей. Есть в этом даже, кажется, элемент самолюбования: вот как я красиво умею! При этом все легко, уверенно, гладко и полетно, на верхушки взлетает, как лыжник в небо с трамплина. До диез в последней кабалетте взял так, словно у него там и ре, и ми, и фа как нечего делать.
В общем, понятно, что старушка Елизавета не зря в такого влюбилась. Да еще брунет и нос орлиный. Гордый такой весь из себя.
У меццы Ильдико Комлоши голосу не так много, кроме того у меня есть подозрение, что она скорее сопрано. Зато она необычайно красивая женщина. Просто с полотен мастеров венецианского Ренессанса – Тициана или, там, Пальмы Веккио.

Момент, когда она прибегает к Елизавете с кольцом и бросается к ее ногам и вообще вся последующая сцена – это просто ожившая ренессансная фреска, до того здорово выстроены мизансцены. И поет стильно. Вообще во всей этой записи на интуитивном уровне начинаешь понимать, что такое именно стиль бельканто. Ценить красоту настоящего роскошного легато с незаметным дыханием, длинноту и прихотливую извилистость гибких фраз, выровненность голоса.
Так, про что еще я забыл? Ах да. Баритон. Как я мог. Плюшевого вида, большую часть спектакля ходит в роскошной меховой шубе, напоминает доброго медведя и вообще самый положительный персонаж.

Небеса даровали Сервиле мозги, хороший вкус и музыкальность, а голосу при этом не даровали. Точнее, голос этот глухой и тусклый. Поневоле вспомнишь знаменитую триаду, приписываемую Россини, насчет того, что есть три типа певцов:
1. Которые умеют петь, но не имеют голоса.
2. Которые имеют голос, но не умеют петь.
3. Которые не умеют петь и не имеют голоса.
В этом списке Сервиле явно проходит первым пунктом. Кантилена у него хорошая, звук собранный, понимает всё. Кабы сюда еще и голос – цены бы ему не было… (гм-гм, читатель благородный, здорова ль ваша вся родня?)
В общем и целом – зашибись спектакль! Спасибо за внимание.

Что-то давно я не писал даже кратеньких отчетов, и не очень хотелось, но сейчас вот такой случай и чего-то да напишу. Героем стал "Набукко" с Соулиотис, Гобби, Преведи, Кавой. Ликбез, конечно, но необычно. Я бы в целом назвал этого набукку "отрешенным", вообще не от мира сего...
Больше всего понраился Преведи, он там этакий герой-супермен-отличник, вот только не корчится, а на самом деле таким родился. И если остальные тонут в болоте и не шевелятся, этот хоть как-то барахтается, борется и пытается что-то сделать сам. Молоток! :qu:
Уж куда как не в пример Абигайль...вообще удивтельно, как Соулиотис (тьху и не выговоришь даже!) поет - вроде голос не кажется мощным, а все выдерживает, ферматы берет легко и гвоздит без напряга. Но вместе с тем, это было нечто - такое ощущение что ей вообще все надоели. Достали!! 006 Заставляют делать что-то, а ей хочется чтобы в покое оставили, не говорить - только молчать. Меланхолия. А тут еще пристают с каким-то захватом трона. Ну она вот она такая отрешенная и делает все как-то отрешенно. Я уж думал в финале - будет умирать, обрадуется, что наконец ей и покой будет вечный, и никто приставать не станет - ну и споет проникновенно. Щяз! 005 Она как-то даже наоборот остервенилась к концу - "ага, значит без меня веселиться будете?? ну уж я!" ну в общем там в конце, вроде как, про любовь и прощение петь должна, но собрала всю свою меланхоличную натуру в кулак и как могла - так лениво и обозлобилась. Не было там никакого женского лирического звука, никакой нежности. А может Абигайль просто медитировала - собирала из Космоса энегрию Ци и запускала в голос, чтобы в нужный момент подать его. Иногда внизу басила - сибирская девушка Фрося Бурлакова. 007 Ну и потом Набукко грустно пропел свою фразу и осталось ощущение жуткой безвыходности - кто-то умер и вот конец, траур. Смерть Лю.
Кстати о Набукке. Или о Гобби. Ну нельзя же так рычать!! Жуть какая-то, диктатор, злюга, клокочет, злится...а где пение? где голос?? А голоса за всем этим и не слышно. Не Набукко а Иван Грозный, причем очень грозный. Это он такой сначала был...пока его по башке молнией не стукнули. Вдруг проорался, сразу запел такое пьяно...голос льется, беззащитный большой зверь, сходит с ума, не знает у кого просить помощи...удивление просто колоссальное - подменили, точно.  001 Ну это он пока сумасшедший был такой, в дуэте Абигайль опять отстраненно пела, думая уж как бы поскорее от него избавится и побыть одной. Но он оказался хорошим вампиром и крепко присосался к этому самому источнику Ци. Хоть Абигайль и была хозяйкой положения - чувствовалось ей не очень удобно, как школьница, которую отчитывают. Дальше она немного оживилась, и я подумал - а как похоже на диалог двух супругов - стерва-жена и диктатор-муж. Высокомерно друг друга отчитывали. Затем Набукко превратился в Жермона-старшего и отчитывал злую Виолетту, и его "мизерано" относилось как раз к ней. Но Абигайль намекнула ему, что призоньер тут он, и вот опять беззащитный большой болван. Обвела-таки жена. Но пердону он у нее просил тоном Скарпии, который вознамерился овладеть Тоскою. Да еще и вульгарно как. (А-а-а-а, нельзя столько Скарпию петь вообще - честно, в этои Набукке было больше Скарпии чем Набукки) А он то метался, рычал (когда в уме был), то такой нежный-нежный, пощады просит 021 я бы вообще подумал, что это оборотень какой - вот на него в какие моменты находит человеческое, и сразу преображается...а потом опять волчье. Но даже оборотнем хочется ему домик в лесу, чтобы цветочки собирать и шарфики вязать у окна. А Абигайли все равно - подписал, ну и пшел вон, в тюрьму.
Захария - тоже какой-то не отсюда - ему к жене и детишкам хочется, а надо вдохновлять народ надеждой - ну и надежда у него вяленькая, с каждым разом все грустнее и грустнее. Паяц с нарочито нарисованными уголками губ - вниз. И в душе так же. Правда иногда он забывал о жене и пытался казаться злым и проклятущим. 011
А Набукко томится у себя, возвращается к нему разум, и начинает он порыкивать, голос подавать, хотя неплохо спел дио ди джуду...тут разум совсем вернулся, меч ему вручили...и тут он вспомнает о милом домике в лесу, и с такой грустью и ностальгией поёт кабалетту, так не хочется ему идти кого-то спасать, что даже жалко стало вот этого зверюгу, сейчас же опустить занавес и сказать что это такой грустный конец! А его на полянку. Но нет, там еще Фенена потом была...видимо решила, что Фенена это не для неё, роль мелкая и вообще - она принчипесса Эболи, никак не меньше. Вот так и пела. Про свой благородство наверное.
А, Анна и Абдалло тоже были, а может и не было. 007 Анна из себя еле-еле пару фраз выдавила и очень напомнила одну сонную тупую Адзему. А Абдалло пел трусливеньким и ноющим голоском - правда я б на месте Набукки испугался бы и тоже не хотел идти никого спасать. 001 И у жреца из группы поддержки Абигайль был мелкий но неприятный барашек. Это что-то вспомнилось.

Вообще очень забавно, когда поют, как будто из другой оперы. Одного такого Онегина слушал, переслушаю - напишу, не так подробно. Я б конечно еще целиком всего Набукку описал как они перевоплощались, но итак никто читать не станет. 007
Не очень хорошая запись, но есть в ней какая-то неизвестность...наверное загадочная душа Обломова Абигайль. 009